Преступление-5/2.

[mudstork]

Фэндом: «Отблески Этерны»
Герои: Рокэ Алва времен Лаик и оригинальный персонаж
Жанр: приключения
Disclaimer: хором: «Мы любим их, очень-очень любим!», но принадлежит они не нам. Но => глубокоуважаемой Gatty.

…Пропитанная вязкой дрянью, похожая на весеннюю путину марля отлипала медленно, с чмокающим звуком и тяжким дуновением гнилостной вони, но мои руки неумолимо, без устали, отрешенно и чрезвычайно, признаю, стремительно разворачивали труп за трупом. Я бездумно пялился в перепачканные лаковыми разводами пальцы и заторможено внимал взлетавшим под потолок звукам. Единственным звукам в окостеневшем от омерзения пространстве. Там, за правым плечом, в третьем ряду, остался, коротко кивнув и без слов опустившись на колени, благословенный создателем мальчишка.
Ему, как и мне пришлось пачкать свои руки, о чем же он думал, без ропота приступая к делу, куда завели его мысли, куда мы оба пришли?!
…После которого, мелькнувшего в моей застывшей в закатном клею памяти калейдоскопом смазанных, парящих в дыму картин, осмотра комнатушки на противоположной входу стене, в самом углу, нам удалось обнаружить престранный черный отпечаток, трех точек, таких... А спустя секунду мальчишка тихо озвучил то, что пришло мне в голову и с некоторой оторопью попыталось достучаться до сердца. Это были пальцы, кончики пальцев, но смазанные, словно того, кто его оставил, со страшной силой оттаскивали назад, а он пытался удержаться, хватался, отчаянно, но безнадежно. Знакомая картина, не так ли, хмыкнул в пустой голове незнакомых хриплый голос, вот уж - действительно совпадение, господин детектив.
Остановившимся взглядом пялился я в живейшее доказательство существования смерти, и размышлял вот над чем. Могла ли эта дрянь быть в двух местах одновременно? В таком случае отец-настоятель, оставаясь до крайности отвратным малым, темнил, конечно, и строил какие-то сомнительные планы, но в этом случае был чист, как стеклышко, не ему совладать с этим монстром, и, в таком случае, мальчишка… Опустевшие, полусонные глаза, бьющиеся в невидимом ветру черные кудри, приоткрывшиеся губы, отрешенный лик, но сильные, сжавшиеся на чем-то пальцы… Мальчишка.
Где-то в глубине сердца, надрывно, до хрипа, в самом дальнем уголке, забившаяся в уголок душонка диким криком взывала к разуму, побуждая его проснуться. Я же рассеянно вслушивался в затихающие у глотки стоны и самым исключительным образом недоумевал о своей собранности и, как это, рассеянно моргал в темный обрубок, мне удавалось сохранять такое спокойствие? Но… Даже я не мог не признавать, что действовать разумно в сложившихся обстоятельствах, было, пожалуй, единственным, в чем я никак не мог себе отказать. Сейчас мне следовало держаться рассудка.
Но потом…
К моим поблескивающим сапогам шлепнулась (повеяло смертельной гнилью) расплывшаяся трупной слизью марля, в свете оставленной у порога свечи, с трудом обтекавшей препятствия и подсвечивающей дальние углы, показавшаяся глазам совершенно, без бликов, черной. Шлепнулась в лужу вязкого гниющего масла и, с тишайшим хлюпаньем, медленно осела в тяжелую массу, исторгнув на поверхность при крошечных, блеснувших алым пузырька. Я отрешенно перевел взгляд на свои ладони. Бинты давным-давно пропитались злокачественной дрянью, а руки и вовсе до локтя казались отлитыми из чугуна - столько на них было крови. Не моей. Но чужой.
Потом. Обязательно, я…
Я медленно разогнулся и, расхлябанно обогнув третий во втором ряду (с остальными я, к вялому отголоску блеснувшего в глубине сердца изумленья, оказалось, уже успел совладать) обрубок, неловко, к рассеянной вспышке талого смеха, смазнул плечом о повисший рядом третий ряда первого, чуть не клюнув носом взывающую воплем гущу. Но я едва обратил на это вниманье, почувствовал лишь пренеприятный холодок в районе плеча, с тем меланхолично отметив, что около сердца, в таком случае, уже, должно быть, расплывается зловещее пятно. И, пожалуй, положение вещей весьма соответствовало истине. Мое сердце… Честно говоря, шагая в забродившей, булькающей ряске, утопая в ней по лодыжку, я давным-давно перестал чувствовать ноги и руки, а сейчас и мое сердце…
Нет, тогда.
Сердце… тоже остановилось, стоило мне разок оглянуться.
Потом, я ведь смогу?.. Не думаю, но я попытаюсь, а вот получится ли?..
…Грациозно суетящийся на коленках мальчишка действовал кропотливо, но метко, да так молниеносно, что моему взору представал лишь смазанный блик, рыжей змейкой скользящий по плечу и по забранным в гладкий хвост волосам. Его тонкие, черные пальцы не скользили, пытаясь зацепить мерзкую, липнущую к рукам и сердцу дрянь, но ловко разворачивали, так стремительно, грациозно, словно он всю жизнь только и делал, что занимался подготовкой тел к кремации. В патологоанатомической лаборатории моего покойного папеньки. По темным кудрям (почему-то именно это бросалось в глаза) летала длинная золотая стружка, кое-где вспыхивали алым три вьющиеся прядки, красивое лицо являлось гладкой арабеской не рваных граней и углов, а углубленных, сплошных линий неразрывных поворотов формы. Черное и желтое, утопающее в тени. Свет изредка, когда он слегка поворачивался, подчеркивал сальным золотом мускулы плеча и правую щеку, а я мог различить лишь блеск глаз, но не видел их цвета, и это почему-то пугало, но только это? Разумеется, нет… Парнишка методично, холодно и несколько, к моему запоздалому ужасу, поглощено делал свое грязное, страшное дело, не оглядываясь, должно быть, думая о чем-то, но не обличая разрушительные мысли в истерический крик. Да и мог ли? Вот, что было самым страшным. Он не был равнодушным али… аморальным, он просто не понимал, над чем стоило задуматься.
Я торопливо обернулся и, покрепче сжав в ладони тросточку, резво шагнул к предпоследней своей туше, тогда как парнишка заканчивал совсем. Быстро он, апатично отметил я, с прилипчивым хрустом отщепляя ткань с налипшими на нее кусочками пропахшей запахом смерти плоти, который, думалось мне, я никогда не смогу…
Потом. Когда я выйду отсюда, брошусь на свежий воздух, выпрыгну в окно, под дождь, под солнце, а, может, в лунный свет, рухну плашмя, перекачусь на спину, распахну глаза в небо, я… забуду? Я смогу это забыть?!
Казалось бы, и звуки, и тлетворные испаренья, залепившие сажей глотку до носу, поскрипывающие на зубах и заставляющие сглатывать пропитавшуюся тленом слюну, не желали кончаться, но… но когда мои пальцы мазнули по пустоте, а глаза бездумно вытаращились в распахнувшееся наружу мясо, я… верно, прошла пара минут, и, разумеется, не сразу, я осознал, что все не только закончилось, но и не думало начинаться. И когда последний липкий кусочек с гнилостным плюхом мягко слег в распахнувшую объятья топкую гадость, я соизволил лишь отрешенно перевести глаза на перерытую трещинами стену, где по камням скользила шальная зеленая акварель. Обнаженный обрубок слегка покачивался, растревоженный неловкими движениями, остальные пришли в безмятежность. Не дуновение ветерка, ни крик, ни шорох не тревожили застывшие в желто-зеленой пляске вздрогнувшей под тонкими пальцами повеявшего из распахнутой двери ветра свечи мертвые декорации. И я тоже, почему-то, я не просто не мог заставить себя пошевелиться, я… так устал, почему-то именно сейчас пришло мне в голову, что, независимо от того, как все повернется и чем закончится, я уже совершил такую страшную ошибку, что самая большая мечта…
Я… когда-нибудь забуду? Перестану чувствовать этот запах?
Я рассеянно провел пятерней по выступившему на лбу ледяному поту (а, кажется, холод), осталась зыбкая, жирная полоса. На щеках, пропитавшихся черным, налипли растрепавшиеся прядки, пот мешался с кровью, не моей, но чужой. Этот запах, с ладоней, кистей, ресниц не желал проходить, а я по-прежнему ощущал под пальцами липкую, сальную, слезливую материю, обратившуюся для сих несчастных во вторую кожу, и мои губы чувствовали изгиб исказившей их страшной ухмылки. Но что-то… Я, неожиданно застыв и наконец-таки почувствовав отдаленную тень некоторого, но чувства, неторопливо, боясь потерять промелькнувшую, было, мысль, отвел руку и пристально вгляделся в подсыхающие, по серебряные бликом густые разводы. Так, попытаемся вспомнить, это очень важно, более того – необходимо, это поможет нам продвинуться дальше, это поможет мне забыться. Когда я впервые прикоснулся к тому чучелу, мой взгляд рассеянно скользнул по выстроившейся пред глазами короткой веренице обрезанных тел, я почувствовал холод, но, могу поклясться, разматывая набрякшие трупной гнилью мешки плоти, каждый из которых мог оказаться человеческим телом, я ощущал жар, тепло, ток свежей, чистой, горячей крови, какая бьет в самые первые минуты, и начинает остывать лишь, как остывает вода. А именно - минут через пять. Но постойте! Так почему же… Я медленно, заторможено поднес к носу правую ладонь, но отвратительная вонь, в груди проснулось вялое раздраженье, перешибала любой запах, в таком случае, остается только… Я внимательно осмотрел свои длинные, худые пальцы и, равнодушно кивнув самому себе, поднес к губам…
…Мое запястье твердо перехватила узкая, перепачканная ладонь, в отрешенных глазах тонкая рука скользнула в закатанное до локтя сукно рукава, свеча позолотила налившиеся крепкие мускулы. Я резко выпрямился, уставившись в холодное, прямо скажем, ледяное лицо, прекраснее которого не видывал свет.
Что? Я медленно опустил глаза. Что я собираюсь… Меня внезапно пробил ледяной пот, губы изогнулись в некоем подобие улыбки, это лицо… несколько отрезвило меня, и впервые за сей бесконечный кровавый час я почувствовал, как в груди моей шевельнулось что-то живое, всколыхнув растянувшуюся под зеленой паутиной пустоту, болезненно, до дрожи…
- Тебе не нужно было этого делать… - услышал я свой горячечный, сиплый шепот, даже, представьте себе, не дрогнув, но отчетливо расслышав, как запекшиеся в глотке слезы прорываются грудным клекотом. Мои губы дрогнули, горько изогнулись, и я, силясь собраться с мыслями, опустил горящие глаза на руки… и тут уж дернулся, едва не опрокинувшись на лопатки. О, оказывается, все это время, мои пальцы сжимали его тонкое запястье, и они и оно были черными, но на вздувшихся венах и на костяшках лежали болезненные блики, так почему же… на его лице не отразилось страданье, ведь я, несомненно, сделал ему больно, опять. Я! Я… Я отступил еще на два шага, упершись спиной в стену и, бездумно скользнув липкими руками по трещинам кладки, зачем-то поднял на него глаза. Что я хотел увидеть? Но то побудило плотину прорваться. И я услышал, как шепчу, как сбивчиво и лихорадочно силюсь донести самую суть, суть того, что я никогда не смогу себе простить, донести страшную истину до застывшего, невозмутимого, поражающего каменным спокойствием мальчишки. – Ты не должен был… - дрожащей рукой я попытался стереть с губ отчаянную улыбку, да только напрасно испачкался, должно быть, - не должен был сам пачкать руки! Я не должен был допустить, чтобы твои глаза видели это, ты не создан!..
Я даже вздрогнул, так вот она… истина того, как мне представляется этот свет, он… в нем. Я с отчаянной тоской всмотрелся в тонкие, вдохновенные черты остановившегося пред коленопреклонным болваном юноши. Как странно, его черные, изысканной формы брови и не думали хмуриться, а вот на щеках и на лбу красовались темные, расплывшиеся бахромой пятна. Казалось бы, сии гнилые червоточины были способны отравить белизну лепестка, оставить на его коже кислотные ожоги, раствориться и растворить следом, но почему-то… лишь пачкали, и мне страшно захотелось избавиться от них, немедля же стереть. Налипшие на лоб курчавые прядки змеились острым золотом, чистейший лик оставался безмятежным, разве что полные губы, пожалуй, были слегка поджаты, но острый, тонкий нос не вздымала горделивая насмешка, да и глаза не смотрели сверху вниз.
Почему?!
- Господин детектив, - я… не видел, чтобы его губы шевельнулись, но должно быть, тот час всплыло в моей голове, то было совершенно не удивительно, ведь я настолько был настолько поглощен созерцаньем сего шедевра, что действительно позабыл обо всем на свете. Но как мог думать иначе?! И разве эта красота была создана для крови, для грязи, для того в чем закопались мои грешные руки?! Это существо не должно было, не могло здесь находиться, я не мог ему позволить… выпачкать свои крылья, на кого я похож?! Как я допустил?! Я… не могу его защитить, я даже… - Господин детектив. – Я не дернулся, когда на щеку неожиданно легли горящие пальцы, но мое сердце екнуло и остановилось. Он… Я неуверенно, изумленно, растерянно всмотрелся в склонившееся лицо. На губах странного, жуткого, ледяного мальчишки играла неожиданно приятная улыбка, глаза тоже лучились ею, я залюбовался, а пальцы неожиданно скользнули к подбородку, и мне послышался короткий смешок. - Что вы видите во мне, господин детектив? – я молча смотрел в его глаза, а он вдруг столь же неожиданно отстранился и, выгнувшись во весь рост, насмешливо глянул на привалившегося к перепачканной в крови стене меня сверху вниз. – Почему смотрите такими глазами? Впрочем, мне все равно, это ваше дело, но… но не забывайте о том, что у меня есть свой выбор. – Я медленно отвернулся, мои глаза безмолвно следили за тем, как он – тонкая, черная тень – невозмутимо прошелся по ряду изувеченных, растрепанных, кровоточащих, подстегнутых на крюках тел, остановился у порога, наклонился за свечкой, и… лениво поднес к лицу. - Смотрите же, господин детектив. Не забывайте об этом.
Я смотрел, смотрел, и сознавал, что дышу, что опять могу дышать, а мое сердце снова бьется. Нет, разумеется, я никогда бы не смог избавиться от чувства вины, никогда бы не смог простить себя за все, во что втянул этого непримиримого дуралея, и что бы он не говорил, не смотря ни на его уверенность в своих силах, вытекающую из таинственного могущества, в коем сейчас я не видел не малейшей надобности, его выбор не умалял того, что я все равно должен был попытаться его остановить. Но… это. Именно это помогло мне прийти в себя. И я неожиданно обнаружил, что вполне сознаю, что его лицо перепачкано в крови, и губы, и даже ресницы слиплись, запеклись в мертвенной, омерзительной корке. И он выглядит, как я. И делает то же, что и все.
Вот, что помогло бы мне забыться, вот, что подействовало отрезвляюще, пролилось на душу мягким бальзамом, вид этого мальчишки, через рядок перекореженный трупов, в обезображенной самой страшной смертью комнатушке, скульптура этого… ослепительно прекрасного мальчишки, остававшегося таким же невыносимым наглецом, каким и всегда. Да… Леворукий, а ведь как расклеился! Нет, положительно, этот парнишка на меня как-то странно действует, помню, схожее с сим оцепененьем состоянье не доводилось уже испытывать. Тогда, когда семилетним сопляком я смотрел на остывающее, скрюченное тело матери, располосованное острым набалдашником трости, и на своего - как мне сообщили многим позже – отца, не посмевшего принять проклятого ублюдка, как своего. У папеньки больше не было наследников, а я до семи лет и не догадывался, кем являюсь в действительности… Но сейчас это было не важно. Совсем.
Я медленно приподнялся, нашел свою тросточку и, распрямившись со сдавленным проклятьем, смело взглянул в глаза единственному аристократу на всех этой кошковой земле, которому взялся безоговорочно доверять.
- Это не их кровь. – Спокойно отметили мои губы, но глаза не отрывались от его лица. – Это действительно бычьи вырезки, их забили давным-давно, так нечего распускать над этим сопли. А вот кровь… - я криво усмехнулся и, решительно прихватив тросточку, направился к нему. – Кровь человеческая. Их просто… - не успев сделать и пары шагов, я медленно оглянулся и пристально, тщательно, с настоящим спокойствием осмотрел каждое тело. По выступающим сальным прожилкам и красноватым мясным лохмотьям ползали жирные желтые черви, в воздухе таяла закатная нота, но мои руки больше не дрожали, как не дрожал и голос. – Облили ей. Каждого из них. А вот почему она не остыла…
- Значит, это сделали совсем недавно. – Задумчиво откликнулся мальчишка, но меня даже не передернуло:
- Прямо перед нашим приходом, пожалуй. И кто же это так постара…
Я не услышал шума, только почувствовал… должно быть, это интуиция вдруг взвыла закатной кошкой, и я, лишь начав оборачиваться, тот час сообразил, что двигаюсь недостаточно быстро и опаздываю тогда, когда не могу опоздать. Разрубленный зме!.. Я успел лишь развернуться, не сообразив еще, что к чему, как вдруг глаза мои расширились, а распахнувшийся рот исторг беззвучный крик. За спиной невозмутимого, пребывающего в опасном, страшном, отчаянном спокойствии мальчишки выросла черная тень, в свете масляной лампы взвилась когтистая рука. Кажется, метнувшись вперед, я даже успел закричать:
- Рокэ, сзади!..
Но…
Все произошло слишком быстро.
Темная тень обрушилась на мою ловкую тросточку, и то лишь потому, что единственное, что я успел придумать и предпринять, дабы замедлить момент страшного действа, это швырнуть ее в нападающего - с звяканьем и скрипом, я бездумно рванулся на перехват, но с криком поскользнулся и, неловко рухнув на больную ногу, взвыл закатной кошкой. Частично от ярости, больше – от неожиданности и обиды. Ну почему все!.. Л-леворукий!.. Я еще ничего не успел понять, как меня мгновенно заставили очнуться. Видите ли, лицо окатила зловонная дрянь, руки разъехались в липкой мерзости, а я обнаружился сидящим по коленку в черной гнили. Ну просто кра-со-та!
Перед глазами замелькали разноцветные пятна, я, ревя, как раненый змей, замотал головой, силясь привести разбредшиеся мысли в относительную собранность и вернуть сердцу утраченное спокойствие, и, скорее, почувствовав движенье, чем ощутив дальнейшее движенье смертоносного мерзавца, но не сообразив ничего лучше, рванулся вперед, рухнув па подвернувшееся под руки препятствие да ухватившись за что-то изо всех сил, и, мыча и даже, кажется, зажмурившись, обездвижил, грея одну лишь мысль – удержать и не дать продвинуться к мальчишке. Мне не приходилось вдумываться, помог ли первостепенный маневр, и не случилось ли непоправимого, потому что искомый ответ был слишком ужасен. К тому же, где мальчишка сам, где я, и что вообще, собственно, происходит, мне пришлось соображать на ходу, поскольку в следующее же мгновенье я осознал, что не зажмуривался. Просто свечка, должно быть, в момент опасности взвившись под потолок, совершила красноречивый пируэт и рухнула в черные воды. Это… парнишка ее выпустил, а потому можно было бы ожидать самого худшего, вот она и упала и… не нашла ничего лучше, чем погаснуть.
Все погрузилось в непроглядную тьму.
И в следующее же мгновенье я успел всласть ощутить, как чувствует себя абсолютнейший слепец!
В миг поблекший, как новорожденный котенок, я не миг думать ни о чем, а лишь цеплялся за что-то, по предположеньям (своим же, только что, что-то мне подсказывало) являющееся ногами мерзкого покушителя, щеку царапала грубая материя, и несомненно, там жило человеческое тепло, а вот только… Все происходило в тишине, сообразил я секундой позже. Ни звука, не считая вырвавшегося у вашего покорного слуги вопля искреннейшей досады, ни шороха ткани, ни даже… шагов, а ведь уж сапоги-то должны бы были хлюпать! Но не бульканья ног, рассекающих жижу, не… сообразил я секундой позже, похолодев от неприятного предчувствия, даже дыхания… Ничего! Так вот почему погасла свечка, потухла, мелькнуло в голове, тут, куда не глянь, одна, скажем так, вода, посему отнюдь не удивительно, что…
Я и сам не понял, как успел усмотреть что-то, шагнувшее мне навстречу. Должно быть, глаза успели притерпеться в оглушительному мраку, а, может, сработало пресловутое шестое чувство. Просто… пришло мгновенье, в которое я осознал, что этот кто-то – наш враг, несомненно, – и намерения его не оставляют простора воображению, а рука длинная и почему-то загнутая, но чрезвычайно зловредная! И…
Ах ты, кош!..
Я слепо дернулся в сторону, ощутив щекой холод пронесшейся в опасной близости стали, и, неловко забултыхавшись и закарабкавшись, дабы отползти назад, откатился к стене (предположительно, ведь под правую ладонь участливо бросились липкие камни), тяжело дыша. И наугад дрыгнул здоровой ногой в сторону нападавшего, сквозь грохот сердца не расслышав ни звука. А вот ступня почувствовала под собой живое тепло, дернувшееся и слегка покачнувшееся в следствии предложенной атаки, но тот час рванувшееся к цели, вперед. На взвившейся над моей головой странного вида клинке блеснул непонятно откуда взявшийся яркий, разделивший ослепительной вспышкой пространство блик, на самом его кончике всполохнулось резанувшее глаза острое пламя, я попытался отшатнуться, и вновь где-то рядом пронеслась смертоносная сталь. Благодаря удивительной увертливости живучего детектива мерзавец промахнулся, но, впрочем, и не подумал остановиться на достигнутом. Я попытался вновь пнуть его, силясь высвободить пару минут и попытаться ежели не подняться, то уж отползти подальше, но промахнулся, и не успел помянуть ни Леворукого, ни кошкова змея со всем их горячительным закатом, как едва не взвыл от боли – незримое лезвие ловко рассекло сукно сюртука на правом предплечье и слегка задело грудь.
Леворукий! Он меня достал! Нет, так дело не… Я неловко рванулся вправо, усмехнулся блеснувшему у уха, но промазавшему лучику смерти, и, резко дернувшись в бок и нащупав что-то в рыхлой луже старой крови, со всех сил вмазал наугад туда, где, по моему краткому разуменью, и по хлюпанью ног в безмолвной, странной тишине, и находился сейчас противник. Кошки, да он хотя бы крикнул бы, что ли! Так… по живому, какого заката он все еще молчит?! Я не мог думать, что там случилось с мальчишкой, и жив ли он вообще, я ничего не успевал, и вынужден был лишь отметить, что вновь прощаюсь со своей тросточкой. Да, так, потому что, попытавшись ударить снова, натолкнулся на ядовитый стальной скрежет и такой резкий рывок, что чудом не вывихнул себе мышцы плеча. Ах ты, паскуда… Я дернулся вперед на одних руках, по макушке прошлось что-то липкое, должно быть, подумал я, не видя даже собственных пальцев, прополз под одной из туш. Да уж, повезло мне, ну и местечко, как в самом страшном сне, и неизведанный убийца с кривой железной рукой…
Я ощутил его движенье, близко-близко, и, начав разворачиваться, чтобы попытаться отразить удар, тот час быстро усмехнулся, понял, что не успею. Разрубленный змей! Пронеслись сдавленные секунды, мне даже удалось приподняться, и теперь я мучительно напрягал глаза, силясь рассмотреть в сосущей черноте хотя бы сомнительную тень грядущего действа, но… Что-то мелькнуло перед глазами, я, едва успев развернуться, приподнявшись на локте, молча уставился в несущийся в глаза смертельный свет… Ха! Ты все же догнал меня, еще бы, изощренный молодец, не составило большого труда всласть повалять в грязи жалкого неудачника! Но выше голову, господин детектив! Вот и папенька, тот тоже год из года твердил, что я не удачник, что ж, видимо, придется поверить в это, да мне никогда и не светило Лаик…
Сверкнувшее пламя раскололо мир пополам, я зажмурился от неожиданности, но огромным волевым усилием отвел занесенную в бездумной попытке защититься правую руку… И растянулся, крякнув от изумления, погребенный внушительной, горячей… поразительно увесистой тушей, развалившейся на богоданном Джанни Франко с ног до головы и опрокинувшей мертвые руки, кажется, по обе сторонам его щек. Где-то премерзко булькнуло, царапнув о скрывшийся в темной жиже камень предательское железо, может ли быть, что… он выронил свою шпагу? Я, несколько оглушенный справедливой догадкой, но еще не до конца очнувшийся от оглушительных ударов сердца и кровопролитной схватки не на смерть, как принято распевать в богоугодных виршах, а на жизнь, зачем-то попытался приподняться, не успев сообразить толком, зачем, да так и замер, не спихнув с себя омертвевшую тушу недавнего врага и уставившись вперед.
- Рокэ… - хрипло позвал я секундой позже, силясь высмотреть что-то в бушующем мраке, - свечка…
И в тот же миг вспыхнуло тоненькое, хиленькое, но, раздери все Леворукий, пламя! Я мучительно замигал, в глаза плеснуло едкой солью, но маленькой ажурной сеточки теней хватило для того, чтобы не только подтвердить мои худшие предположенья, но и осветить милейшего «адъютанта» его светлости (то есть, меня) до груди. Представ пред нетленным оком правосудия с обнаженной шпагой и перепачканным с ног до головы в чужой крови одеянии, матово поблескивающем и разбредающейся пьяной радугой, он красовался на редкость художественным складом костюма. Эх… Хорош помошничек, а сам-то…
Мое сердце немедля сжала стальная рука.
- Эй… - прохрипел я несколько позже, тщательно осмотревшись и чудом не разразившись истерическим хохотом, что, верно, было бы не самым лучшим завершеньем горящих нешуточным драматизмом обстоятельств. – Да поставь ты ее у входа и помоги же мне сдвинуть этого борова!
Огромная, давящая несчастные ребра тень, горяченная, мертвая дернулась разок, страшно шевельнулась, я зачем-то отвернулся и с грузным плюхом (я успел ругнуться сквозь зубы, щеку окатило ледяной дрянью) погрузилось в зыбкую кучу первосортной дряни, а «господин детектив» оказался свободен, частично, разумеется. От продвинувшейся под час под самое горло присяги его еще никто не распоряжал. Правда, он был малость помят и несколько сконфужен (нет, совершенно, определенным образом, это называется по другому!), но, представьте себе, кажется… вполне цел. Правда, где-то там прошлась престранная шпага кровавого дельца, но, кроме всего прочего, мы отделались малой кровью. Я отделался. Леворукий…
Я попытался приподняться, но ногу тот час пронзила страшенная раскаленная игла, с оставленными за зубами стонами вынудив меня плюхнуться обратно. Должно быть, в конец измочаленный, обратившийся в хрустящую, дрянную корку сюртук слегка задрался, потому что в ту же секунду я отчетливо ощутил, как по спине поползли тонкие, сальные, ледяные капли. Меня даже передернуло, но в следующую секунду мир закрыла опасная тень… разве что, слишком тонкая, чтобы быть смертоносной. Но и так могло показаться лишь неискушенному наблюдателю, да и то, кажется, я говорил это раньше, на первый взгляд. Я медленно поднял набитую горьким дурманом головушку, красивое лицо мальчишки утопало в рельефной тени. Из пустоты выросла сильная, черная ладонь, в которую я вцепился прежде, чем понял, что совершил, и… Желудок подскочил в горлу, нога взвыла распроклятой кошкой, а величественный «господин детектив», чудом устояв на подломившихся коленях, резко вскинулся с пола, захлюпав промокшими сапогами.
Я зачем-то оглянулся. Да, так и есть! По штанам стекала гадкая юшка, подол разразился осенней капелью, а там, в трех шагах, высился противник. То есть, мертвец. Еще один. Разрубленный змей!
Тремя пальцами я кивнул мальчишке, и в руку угодливо прыгнула покрасневшая от омерзения свеча. Приподняв жалкий огарычек повыше, я решительно шагнул вперед… то есть, полагаю, шагнул бы и ткнулся в лужу носом, ежели б не предусмотрительный постреленок, подрядившийся не только двинуться следом, но и поддержать сковырнувшегося патрона под локоть. Впрочем, сейчас я едва обратил на это внимание… Слегка наклонившись вперед, но не изменяя природной осторожности, я с некоторого отдаленья осмотривал распростертое на полу на удивление маленькое тельце. В задеревеневшем от крови монашеском одеянии, вот, что сразу бросилось мне в глаза, но, не спеша еще удивляться, но уже успев сделать выводы, я лишь молча приподнял свечку повыше, и, машинально выдрав у застывшего за плечом мальчишки многострадальную руку, неловко шагнул вперед, претерпевая мучительную боль, для верности стиснув зубы.
Леворукий… Сначала мне показалось, что у неудавшегося монашка (какого?) на удивление отвратное выражение лица, подчеркнутое нетленной смертной гримасой, потом, после некоторого размышления, почудилось, что он попросту страшенный урод, вот, не повезло бедняге, правильно, что с такой мордой – только в монастырь, но секундой позже…
- Да на нем же маска! - почему-то шепотом проговорил я, зачарованно всматриваясь в расползающиеся по грубому холщовому холсту ажурные черные пятна. – Самая настоящая маска, из старого мешка, с длинной дыркой для рта и… - я торопливо шагнул вперед и, движимый азартом и престранным, представьте себе, весельем, подцепил кончиками пальцев коротенькую дрянь, обнажив забродивший серенькой бородкой костлявый подбородок. Разумеется, все вышеописанное выглядело бы в моих глазах, признаюсь, презабавно, ежели б не одно удручающее обстоятельство – и дырки для «носа» и грубая щель, с вашего позволенья, «рта» были кропотливо перемазаны черной краской, создававшей иллюзию мертвенной жизни. Разрубленный змей! Что же это творится… - И для носа.
- Но не для глаз. - Заметил откуда-то мальчишка, я резко оглянулся через плечо, а потом уже развернулся, впившись глазами в то, что находилось у него в руках.
- Значит, ты нашел орудие убийства. - Удовлетворенно, но не с некоторой досадой кивнул себе я, с налетом легкого удивленья разглядывая небольшой, но крепкий серебряный серп с костяной, перепачканный красной дрянью, ручкой. Чего только не… – Отвратительно. – Вынес независимый вердикт я, качнув головой и брюзгливо прикусив губу. – Я еще думал, откуда он взял такую короткую шпагу? Шпага… Почему он не выбрал шпагу? А именно это. Странная вещь. Не понимаю…
Погруженный в недоуменную задумчивость, я развернулся, шагнул к неудавшемуся покушителю, и, после небольших размышлений, рывком сдернул маску с лица… проводника?! Впрочем, следовало отметить, что я не слишком-то удивился. Что ж… он меня сюда завел, он меня… Знал ли о том отец-настоятель? Нет, до такого даже он бы не додумался, особливо, поминая тот факт, что ко мне прикипел один из воспитанников, да не просто какой-то, а… он просто не мог так рисковать! Я задумчиво всматривался, не рискнув, впрочем, присесть на корточки, в лицо недавнего противника и откровенно недоумевал подобному повороту дел. Неужели он сам решил действовать на свой страх и риск? Моим глазам, не упускавшим не единой мелочи, открывалось уже немолодое, но и не совсем старое, лет сорока трех, лицо с крупными, но беспорядочными, ежели можно так выразиться, чертами лица, приобретшими в виду скоропалительной смерти выражение смирения и, представьте себе, сдавленного удовлетворения. Последнее наблюдение показалось мне особенно омерзительным.
Мог ли он наслаждаться игрой со смертью или сам ожидал дальнейшего разрешенья от бремени жизни? В таком случае, мы оказали ему «потрясающую» услугу. Стало быть, свихнувшийся самоубийца? Монах?! Что ж, мне ли не знать, что в этом мире бывает и такое, но…
- Брат Ридий, второй секретарь его священства и, по совместительству, ответственный за хозяйственную часть. – Раздался за спиной спокойный голос парнишки, я не оглянулся, но взял на заметку. Тучи сгущаются, значит, благословенный повелитель старого аббатства не мог не знать о сути дел, творимых подчиненным, впрочем, ближнее родство нисколько не оправдывает забывчивости, опять папенька вспоминается, стало быть, не мудрено. А мог и не знать. Тогда – зачем?!
- Эх… - мне слегка взгрустнулось.
Я неторопливо разогнулся, задумчиво потерев тыльной стороной ладони заляпанную красными пятнами щеку, отошел в сторону, поцокал языком, сверху оглядев безрадостную картину. А, заметив, что все еще зачем-то держу в руке распроклятую маску, коротко усмехнулся и, зачем-то кивнув закатной тиши, вновь приблизился в раскинувшему в черной пучине смертоубийце, свысока разжав пальцы и понаблюдав, как спланировала, не достав до носа, но наплыв на правую щеку, старая холстовина, перекосились в страшенной усмешке размалеванные черной краской жуткие «губы», встопорщились в складках дырки самопризванного «носа». Я брезгливо поморщился и, подпиннув сапогом черную ряску, резко развернулся, осветив лицо мальчишки. Несколько тревожных, пропитанных сбитым дыханьем секунд, я спокойно всматривался в его безмятежное, несколько отрешенное лицо, успокаиваясь и приводя в порядок мысли, а потом кривовато усмехнулся, опустив свечку на уровень груди:
- Эх, зря ты поспешил его прикончить! Балбес… - беззлобно пробурчав последнее, я счел воспитательное дело свершенным, и, для того, чтобы окончательно подвести черту произошедшему, рассеянно пожал плечами, не дождавшись толкового смешка: - Впрочем, чем уж теперь думать – нужно смотреть дальше. В этой жизни, знаешь ли, как говорил один мудрец, чтобы не случилось – случится. А теперь, давай-ка выбираться отсюда, мне еще нужно успеть все обдумать…
Но…
«Что бы не случилось»… не так ли, «господин детектив»?..
Уже развернувшись к двери и обогнув двух несчастных дуралеев, подвязавшихся прогнить, нанизанными на крюк, я понял, что смущало меня все это время. Что не давало покоя, но забылось, стоило сконцентрироваться на произошедшем. В этом закатном помещении… дабы не искушать термоизоляцию, поддерживался достаточный холод, что мы успели нарушить, распахнув клетушку в коридор, а сейчас… Было… слишком темно. И слишком тесно. А еще… Я уткнулся в оббитую железными листами часть стены, где раньше находился искомый выход, и даже не смог толком выругаться от рухнувшей на плечи смертельной усталости. Выругаться… Я даже не смог оглянуться на несчастного убивца, а только ткнулся лбом в пропахший тоской и гнилью обходной лист и, медленно втянув сквозь зубы ядовитый пар смерти, пополз на пол, не отдавая себе отчета в том, что хохочу, как сумасшедший.
Уже не важно было, было ли планом несостоявшегося насильника сразу захлопнуть дверь али припереть ее к стенке, да только с внутренней стороны она была гладкой, как протертая слизняками доска, а ручка осталась снаружи. А, может быть, это произошло случайно? Когда он бросился на нас, когда я швырнул в него откатившуюся куда-то тросточку, когда под навалившимся из пустоты серпом кошкой проскользнул мальчишка и решил выждать подходящего момента для того, чтобы нанести свой виртуозный удар… Как знать! Но теперь… Я медленно, не переставая сдавленно хохотать в стиснутую у груди свечку, развернулся и, пьяно тряхнув отяжелевшей головой, стукнулся затылком о металлическую кладку. Это все было не важно.
- Эй, Рокэ! – мой жизнерадостный смех взлетел под потолок, но я не мог поднять на него глаза, я просто… сидел и бездумно лицезрел пространство, переполненное мельтешением взбудораженных дыханьем теней и покачивающихся кровавых обрубков. – Какую смерть ты выбираешь – от холода, от голода или… все же от удушья? Нет. – Я нетерпеливо фыркнул под нос и, решительно ткнувшись носом в ледяное предплечье, хмыкнул: - Я, представь себе, не сошел с ума. Ну, что же ты молчишь?
- Как я понимаю, мы замурованы. – Спокойно оповестил мертвую пустоту голос мальчишки.
- Представь себе! – я, кошмар-то какой, даже захихикал, а, расслышав подобное попустительство, резко осекся. Кошков мир! Это что еще… - Рокэ… - я приподнял голову, нетвердой рукой поставил истерзанную свечку на сухой закуток справа и, тяжело вздохнув для спокойствия и тот час едва не подавившись, перевел на него усталый взгляд, впервые приглядевшись, как следует.
…Темная унарская форма, благосостоянием коей прежде мне всегда хотелось восхищаться, обратилась в ледяные латы, покрывшись сеточкой тлетворных, блестящих морщинок, должно быть, лишь благодаря цвету прежде не было заметно, что она промокла насквозь и совершеннейшим образом заиндевела. Ему, должно быть, смертельно холодно… Разрубленный змей, ну почему все так?! Аккуратный гибкий хвостик давно прилип к шее и крутящимися завитками перелез на высокие скулы, полные губы ловили случайный чистый вдох, но глотали омертвевшую кашу трупной вони и смертельной гнили, но в глазах… полыхало спокойное, холодное пламя, в мгновенье ока подействовавшего на «господина детектива» отрезвляюще. Как всегда. Его сила… Почему мне казалось, что это больше, чем один человек может вынести?
Я ведь…
Я зачем-то перевел взгляд на забытую свечку, осмотрел свои черные, подсыхающие руки, внезапно ощутив, как замерз, как, кошкам под хвост, вымотался этой бесконечной проклятой ночью или этим бесконечным закатным днем, и… Леворукий забери нас, давным-давно обледенел, до хруста.
Я ведь… уже больше не один. И я буду черпать силу из его силы! Он воистину несгибаем и нет ничего, перед чем бы он остановился, почему на этом свете есть такой человек, как зовут люди такого человека?..
Температура понижается, между тем кивнул я заплывшей в голову мысли. Действительно, термодинамика помещения восстановлена, а, значит, циркуляция холодного воздуха уже не будет прекращаться. А мы…
- Рокэ, прости меня. – Шепнули мои губы изгаженным трупной кровью ладоням, и я, решительно подтянувшись и отринув хандру, резко вскинул голову, подарив спокойным синим глазам теплую улыбку. Что не говори, а у меня еще обязательно будет время предаться чернейшему отчаянью. Сейчас у меня есть вещи поважнее… сейчас… - Ну, и чего ты там встал? – сварливо осведомился я, рассаживаясь поудобнее и аккуратно переставляя свечку. – Леворукий, весь промок, так ведь и до смерти простудиться не долго! И переодеться не во что… и становиться все холоднее. Разрубленный змей, но не на тех напали!.. Иди сюда. – Я непримиримо тряхнул ладонью, до боли всмотревшись в его спокойное, хладнокровное лицо, по коему, свешиваясь с трех недлинных, обвивших высоких лоб черными змейками, прядок, ползли две черные, влажные струйки. Он рассеяно потер лицо ребром узкой ладони, осталась смазанная полоса, прошедшаяся и по изящному носу и по упрямым губам… Мое сердце дало отчаянную трель. – Иди! – крикнул я, в конец обессилев, и уже, было, собрался приподняться, чтобы лично препроводить сего нахальца к месту назначенья да крепким подзатыльником выбить из непокорной головушки всякую, засевшую там горделивую аристократическую дурь, как…
Этот балбес, представьте же себе расцветшее в душе вашего покорного слуги изумленье, неожиданно широко шагнул вперед и, очутившись по правую сторону от моих коленей, быстро пробежался тонкими пальцами по длинному, засаленному ряду запутавшихся в кровавых ошметках пуговиц, гибко выгнулся и умудрился даже стянуть с себя сюртук! Но прежде, чем я разразился ответственной за воспитанье малолетних недоумков бранью, высказался относительно необходимости сохраненья тепла и его сообразительности, а так же интеллекта, подстегивающую сию далеко идущую… гхм… «сообразительность»!.. он… он грациозно опустился под мой ледяной бок, ловко скрестил ноги в лодыжках, а предварительно сбросив сюртук на пол и усевшись, разумеется, на него. Это…
- Ты что делаешь, раздери тебя кошки?! – взревел я, затрепыхавшись в попытках стащить с себя треклятый хомут (к кошкам руку, к кошка неловкость!) да кое как прикрыть его плечи. На парнишке осталась одна тонкая, дешевая серая рубаха, и это ли не защита для того, кто привык к закатному пеклу?! – Ты соображаешь, как здесь будет холодно?! Ты что – умереть хочешь? Разрубленный зме!.. – мне-таки удалось свернуть с шеи мерзейшую тряпку, разодрав на себе все пуговицы и часть правого рукава, и воздеть руки, для того, чтобы с маху покрыть его пропахшим гнилью и мертвечиной и превратившимся в жалкую дерюгу неплохим кафтаном с головы до ног, но…
- Господин детектив, умоляю, не занудствуйте… - от перехватившей дыханье щемящей боли у меня даже руки опустились. Я неуверенно обернулся, опустив взгляд на его лицо. Мальчишка проказливо улыбнулся, жаркие кудри пряли кружевную рамку его нежному лицу, но, неожиданно, став на мгновенье на удивленье серьезным, он вдруг мучительно, отчаянно, неудержимо зевнул и, сладко потянувшись, изящно, как кошка, поднял на меня глаза, щедро проперченные усталостью. И я почувствовал, что, как бы не было все страшно, имею честь самым удивительным образом, но – улыбаться, а мои руки осторожно, но кутают его худенькие плечи этой грязной тряпкой, которая не стоила того, чтобы… и я, определенно, не стоил…
- А холод, впрочем, если подумать, не так уж плох… - услышал я свой тихий, напоенный дрожащей радостью голос и изумился… но не сдержал смешка. Парнишка развернулся к стене, свернулся костлявым клубком и, подтянув до подбородка старый кафтан, затих, зарывшись лбом не то в мои ребра, не то в стальные листы скрывшейся в неизвестности дверки. Я и видел-то только пляшущие в закатных искрах блики на складках да растревоженную макушку. – Знаешь… - продолжил я, зачем-то опустив руку на его предплечье и только сейчас поняв, вдруг, какой он, в сущности, хрупкий… - может, станет попрохладнее, будет легче дышать… Ничего не попишешь, придется здесь заночевать. А утром они всполошатся, найдут нас, отопрут тут все непременно! Меня-то, может, и бросили бы, не почесались, а вот тебя хватятся, так что… до утра.
- Господин детектив, я тут подумал, - расслышал я хриплый, приглушенный голос, и слегка скосил глаза на запутавшиеся в тенях блики, - а ведь вы называете меня по имени только тогда, когда волнуетесь, или когда нас приветствует опасность, или… - голос вдруг стал чуточку глуше, а потом и вовсе прервался на исказивший сонное бормотанье внушительный зевок. Я усмехнулся, поправил на его плечах сюртук, незаметно сжал тонкое предплечье, – или когда…
- Ну, это же не твое имя, - рассудительно подчеркнул я, силясь оборвать его вялые мудрствования и несколько облегчить борьбу с одолевавшей сонливостью. Впрочем… я даже зажмурился. С этим мальчишкой никогда нельзя быть уверенным в том, что видишь… - Оно же у тебя такое сложное, а это так… кличка. Вот я и стараюсь не слишком увлекаться…
- А мне кажется, что у вас это получается неосознанно. – Задумчиво заметил вялый голос, и я едва не выругался – ах, Леворукий и все кошки его, да когда же этого ребенка наконец сморит сон?! – А имя… - он слегка пошевелился, я склонил голову к плечу, мои пальцы почему-то сжались в дрогнувший кулак. – Оно ведь теперь мое. В сем случае, господин детектив, не могли бы вы привыкнуть по скорее обращаться ко мне…
- Заткнись. – Буркнул я, откинувшись затылком в ледяные железные листы и прикрыв горящие глаза. – Спи уже. Спи… Рокэ.