Преступление-5/3.

[mudstork]

Фэндом: «Отблески Этерны»
Герои: Рокэ Алва времен Лаик и оригинальный персонаж
Жанр: приключения
Disclaimer: хором: «Мы любим их, очень-очень любим!», но принадлежит они не нам. Но => глубокоуважаемой Gatty.

…Честно говоря, я не мог точно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как угловатое, мускулистое плечо под моими пальцами слегка расслабилось, а в ухо закралось тишайшее сопенье, но отколь коленки мальчишки безвольно съехали по стенке, а сам он – тонкий, даже тощий, вяло развалился на полу, ткнувшись носом в мои пальцы, я отчаянно страшился не то, что пошевелиться, но вздохнуть! Больше крыс и удушья, больше козней сумасшедших монахов и каверзных манипуляций высших чинов жалкий «господин детектив», представьте себе, боялся потревожить сон какого-то легкомысленного, равнодушного дурака, дерзнувшего не только прикрыть глаза, но самым удивительным образом задремавшего в месте, которое представлялось мне… О! Неужели ему все равно? Но от сего потрясающего высокомерия и апатии мне, как не крути, но становилось легче. Вам смешно, что ж, смейтесь… Проклятущая нога, которую так хотелось в конце-то концов ко всем кошкам отпилить, да нечем, разреди все Леворукий, давно нещадно стенала, плечо напоминало о себе мерзейшим покалыванием, а где-то в темноте, заплутав в блестящих желтых обрезках, в черную жижу методично капала загнивающая дрянь, с которой мне угодливо (настоятельно) советовали примириться. Вот как…
Я тихонько вздохнул, подавил перехвативший глотку кашель, и, с улыбкой поелозив затылком в ледяных листах, приоткрыл глаза, уставившись в обхватившие закоптившийся потолок тени. Как сболтнул мой богоугодный язык, завтра все будет хорошо, верно, Рокэ?.. Эх, господин детектив совершеннейший профан во всякого рода увертках, и ты это знаешь лучше всех, так почему же позволил себе расслабиться, неужто поверил? Я слегка скосил глаза на свернувшийся у бока молчаливый клубок и подавил горький смешок. Что ж, действительно похвально. А вышеупомянутый господин детектив ведь даже не знает, что ты такое, и уж тем паче не ведает, во что ты веришь, и веришь ли вообще, да и зачем, спрашивается, тебе верить, если ты все можешь сам, но… Ха-ха, как глупо получилось. Господин детектив… Я моргнул в расплывшуюся по стенке пакость, напомнившую размытую бабочку, и широко улыбнулся. Верит тебе, доверяет больше, чем самому себе, знаешь ли. И ему не важно, мне… все равно, пусть даже… Пусть.
Но какой же у тебя отвратительный характер, какие свободные мысли бродят в твоей прехорошенькой головке! Должно быть, улыбка невольно стала шире, и я поспешил стиснуть зубы – а то что-то и вони прибавилось, неблагоразумно, раздери все кошки. Я готов был поклясться здоровьем любезной матушки, что никогда не смог бы тебя забыть. Тебя – черные кудри колечками на щеках, огромные глаза из-под приспущенных ресниц, мягкий розоватый блик на носу и губах, высокомерная поза и ленивые руки, - я буду помнить всегда, но никому не смогу рассказать, и… не жаль. Совсем.
Я приглушенно крякнул и мысленно подчеркнул мысль воздетым к небесам пальцем. Для такого сопливца у тебя чрезвычайно развито самомнение, так что же будет, когда ты вырастешь, надеюсь, после того, как все закончится, ты позволишь… мне представится шанс познакомиться с тобой, узнать, что тебе дорого, и есть ли человек, ради которого ты постараешься по настоящему улыбнуться? Впрочем… К губам новь прилипла усталая усмешка, а вот глаза почему-то нестерпимо зажгло, что ж, закроем, раз так… Разве не удивительно, что после всего случившегося ты еще умеешь улыбаться? Хотя бы так. Право, какой сильный ребенок, какой удивительный человек, какой страшный, и как ужасно, что такие люди существуют, что за мир, как же должен был жесток мир, чтобы сделать из человека такое?! Я…
Я попытался осторожно пошевелиться, и ногу тот час прострелила ледяная стрела, вынудив «господина детектива» сжать зубы покрепче и прикусить щеку, отвергая залепивший небо крик. Р-разубленный змей! Как мерзко! Чувствовать себя таким беспомощным… В конце концов, я опять не смог его спасти, а только показал себя наискушеннейшим в делах глупости дураком и продемонстрировал во всей красе неуемность позорнейшего чудачества, а ему теперь пришлось убивать… опять. А сколько на его руках уже крови, пусть он убивает, чтобы спасти, но принуждать ребенка… вынуждать несчастного мальчишку, интересно, тяжело ли ему оглянуться?.. Осмотреть приставший к ботинкам кровяной след, размазанный измоченной в красном ведре кистью неровный мазок, улыбнуться, пожать плечами, и двинуться дальше, так, чтобы ветер трепал черные кудри, а где-то над головой стыло ледяное солнце. Ледяное, как же холодно, раздери все кошки, таким ли вам, господин детектив, представлялся Закат?
Нет… он чище, там, в конце концов, все честь по чести, там дети не убивают, там… Вот уж точно – умереть-то легко, а ты попробуй поживи, а, может быть, и доживешь свое человеком. А я? Я позабыл и про ногу и про ребра, изо рта вырывались крошечные туманные клубочки, пронизанные слабеньким светом свечи, а где-то капала, капала, капала невыносимая мерзость. Я… После этого приключения, я останусь человеком? Я-то да… А вот мальчишка… Я не замечал, что держу руку на его плече, и пальцы не дрожат, но зачем-то сжимаются, тискают старый сюртук, заменяющий престранному постреленку желанное одеяло, а черная жижа покрывается сеточкой ледяных морщинок. Мальчишка… ему ведь не все равно? Я надеюсь, я верю, что нет… Что он… Мои пальцы сжались сильнее, свечка опасно мигнула, а глаза опять пришлось закрыть… До самого конца, чтобы не случилось… останется настоящим человеком.
…Я резко проснулся, подскочив, спросонок успев не только нелепо дернуться в сторону, но и прикусить себе язык, чудом не огласив пропахшие смертью своды громогласным «приветствием». Ох, господин детектив, жизнь продолжалась, и напоминала о себе ежесекундно вот в таких вот ставших до боли привычными мелочах. Многострадальная, но не изменяющая привычной злокозненности ноженька ответствовала признанным воплем, и ко всем бедам, не успев толком проснуться, не понимая, ни что послужило причиной нежданному пробуждению, а только начиная чернить себя во все корки за то, что вообще позволил сну смежить незаметно ресницы, хотя и клялся бдеть для пущей безопасности свернувшегося под боком парнишки, я почувствовал, как клубок под боком дрогнул, зашевелился, и зажмурился, чувствуя, как обрывается сердце. Разбудил. Молодец, что не говори. Леворукий и все кошки его!..
Я выждал секундочку, и малец, вяло шевельнувшись, без стона, но затих, а я осторожно выпустил сквозь зубы подобранную вонь и прислушался к запоздалому облегченью. Кошки, как же тут… Я торопливо прикрыл глаза и, до считав до пятнадцати, но решительно отринув мысль перебрать все пятьдесят, попытался прочувствовать пространство, силясь выявить, что же изменилось за время моего краткого (возможно) отсутствия. Ладони обледенели, заиндевевшее тело ныло, а где-то похрустывала сковавшая мертвенную воду льдистая пленка, а, кроме того… Свечка! Я резко распахнул глаза и стремительно развернулся, совершенно позабыв о мальчишке. И не даром! Свечка-то давным-давно превратилась в сжавшийся в сероватом мареве огарок, судья по всему, досадливо отмахнулся я, я проспал несколько часов, да и дальше бы продрых с удовольствием, не приметив, как навеянный муками сон переходит в мертвенное окоченение. И мальчишка уже шевелился, значит, тоже насмерть не замерз, х-хорошо, но… Я медленно, примерно представляя, что откроется опустевшему от работы мысли взору, развернулся и… моргнул в образовавшуюся за плечом щель. Закатная дверь была слегка приоткрыта, и в тонкую, налившуюся мутным заревом, нитку лился желтоватый свет, тонюсенькая полосочка кривовато стелилась по истерзанным телам, затихая на противоположной стене, высвечивая правый из трех отпечатков пальцев. Тоже свечка, мелькнуло в моей голове, там же тоже нет окон, да и дневной свет чище. Нет.
Главное… кто?
- Рокэ… - шепнул я, не выходя из оцепенения, но готовясь протянуть руку и легонько тряхнуть его за плечо. Ох! Пальцы неожиданно жахнули пустоту, но прежде, чем сердце зашлось в глотке, а в душу заполз могильный холод, у правого уха я услышал равнодушно-отрешенное:
- Смотрите-ка, выход…
- Ты проснулся? – не оборачиваясь, зачем-то пробормотал я, не отрицая очевидного, но, завороженный нежданным решением, не сознавая, что рукой сжимаю подвернувшееся ладони запястье. – Леворукий…
Медленно поднявшись, я неловко кивнул, но даже не постарался обернуться, тот час позабыв о его предупредительной поддержке. Но, по-прежнему опираясь на резкое плечо и жарясь в захлестывающем душу облегчении, и не замечая ни того, ни другого, я был настроен весьма оптимистически, потому как, медленно вскинув здоровую руку, но ни на что, впрочем, не надеясь, бездумно толкнул… Дверь угодливо распахнулась, показался знакомый коридор, старые ящики, причудливые соленья в банках… На полу, у своих ног взор скользнул по источнику слабого света. Это была, утвержденье было верно, перекосившаяся, успевшая изрядно оплавиться маленькая свечка на небольшом оловянном поддонышке, с металлической, кружевного плетенья, ручкой. Из сего краткого анализа я мимоходом извлек две неопровержимые истины. Во-первых, прошло не менее трех часов, как пожелавший остаться неизвестным благодетель предоставил нас своей судьбе и отдал на поруки совести, а, во-вторых, это был именно благодетель – чего б ему стоило перерезать мне глотку, нет, вместо того, он пожелал освободить незадачливых следователей, торопливо, но горделиво удалиться, пожелав сохранить в тайне свою причастность. Еще один теневой союзник? Хорошо б, до этого все только и делали, что зачем-то вставляли мне палки в колеса, хорошо бы хоть кто-нибудь объяснил, что тут происходит, хотя, я услышал свой смешок и встряхнулся, именно мне и предстоит наводить в гипотезах порядок и разложить по полочкам полученные сведения. Но это все потом. Потом…
А сейчас мне смертельно хотелось уйти отсюда, хотелось наконец-то увидеть свет. Мне было плевать на то, что подобное желанье граничило с профессиональной безответственностью, представлялось чистейшей воды слабостью и явственно открывалось нежданным ребячеством. Несомненно, мне следовало немедля настоять на дальнейшем осмотре, наступить на глотку распроклятому страху и провести опись тел покойных, но…
- Рокэ, мы… - я оглянулся, скользнул глазами по его равнодушному лицу и уткнулся на дверку с секретами, с кровавыми секретами, что ждали нашего решения. Моего решения. Но я слишком… устал? – Мы потом сюда вернемся, понимаешь? Мы… - я шагнул вперед, и полетел бы носом, ежели б не его сильная рука, впрочем… Полагаю, следовало бы отметить, что я едва обратил на то внимание, с шарканьем, приглушенными вздохами и поразительным упорством заковыляв на выход, да даже не остановившись поднять свечку. Зачем? Свет оставался за плечами, в горлу подступала темнота, казалось бы, я вовек должен был бы теперь страшиться замкнутых пространств и черных одеяний, да нет, впрочем, быть может, кошкова усталость сожрала все чувства, вот почему мне было все равно… Он ведь отпер ту, первую дверь, верно? А то зачем бы выпускать нас в коридор и замуровывать уже в нем, это нелогично, не так ли, «господин детектив»?.. Мне уже не было страшно. Мне больше не может быть страшно, не может… - Мы ведь так толком ничего и не узнали. Лишь добавили к своей неизведанной коллекции еще один труп, так и не нашли первые два, и был ли они вообще, вот что меня интересует… Интересовало… А, - я вяло махнул рукой, но не нашел в себе сил улыбнуться, - потом… мы обязательно вернемся…
…Когда моя шаткая, костлявая фигура зависла на сгнившем пороге, навалившись здоровым плечом на косяк, лбом ткнувшись в притолоку, а поблекшие глаза распахнулись в живой, настоящий, чистый коридор, в первое мгновенье мне показалось, что я вновь ослеп. Хотя, стоило отметить, что свет, струившийся из крошечных окон под высотным потолком, был тусклым-тусклым, и день только нарождался, а солнце еще не успело взойти, и до рассвета оставалось не меньше получаса, я… не успел понять, почему… бестолково замер, клюнув пространство и не понимая ни кошки. Интересно, мои ноги, они… Вот, господин детектив, о чем ты клялся в той… Я медленно вдохнул, перед глазами заплясали алые пятная, постепенно приобретшие вид старых, исчерканных трещинами фресок. Вот отсюда и началось твое путешествие, ты был так в себе уверен, ты казался себе значимым и несокрушимым. После всего-то! Удивительный человек! Ты клялся… Я отрешенно вздохнул, клялся… что выйдешь, вдохнешь полной грудью, и… попытаешься забыть?
Вот. Я зачем-то попытался рвануть ворот, но… почему-то промахнулся, у меня дрожали руки, меня самого трясло? Не знаю.
…Вот. Пожалуйста, ты дышишь, ты даже стоишь, ты почти видишь солнце, так почему?.. По крыше тихонечко скреблись, ползли усталые капли, ползли, натирая ветхую черепицу, к водостоку, срывались с узорчатых крепежей, и мои думы разбредались, как перевшие сметаны кошки – вяло, несколько глумливо. Я бездумно вслушивался в равнодушное шуршанье, а к горлу подступал непонятный ком. Ты клялся… не пускать его, не позволять ему, не предоставлять выбора?.. Плевать на выбор!
Я приоткрыл дрогнувшие губы, сам толком не понимая, зачем, должно быть, мне захотелось наконец-то подвести черту, прийти к какой-то мысли, но глотку неожиданно перехватило, мучительно свело челюсти, а из души вырвался весьма странный звук. Я изо всех сил прикусил кулак, зажмурился, сжался - звук… Длинный-длинный всхлип, хриплый, болезненный, глухой?! Какой… Я перевел пустые глаза в пол, сапоги были красными, лоснящимися, но сухими. Страшный. Неужто это действительно я…
- Господин детектив, - я не оглянулся на прозвучавший в предрассветной глуши тихий голос, но резко дернул плечом, что, верно, долженствовало оправдать вниманье предложенным речам… - Позвольте мне проводить вас в одно место. Я давно хочу вам его показать…
Я безучастно кивнул, не успев сообразить, что предложил мне знакомый, умиротворяющий голос, но явственно преуспев в бездейственности жестов. Ха. Кажется, парнишка, поняв всю бессмысленность затеи привести безутешного страдальца к самостоятельной работе, попросту подцепил его под локоть и куда-то повел, не сказав больше ни слова. Должно быть, перед нами разбегались безликие коридоры, а потом вильнула лестница, ступени которой показались мне бесконечными, они… текли, текли, а где-то шуршали капли, а где-то качались трупы… А раньше, мы правда вошли в стену? Секретный лаз, стало быть? Мне… было совершенно все равно. Абсолютно. Абсолютно, так… Шум дождя крепчал и звучал все ближе, отметил я, и несколько, право же, удивился – какая разница, и почему только я вообще обращаю внимание на такие вещи? Разве мне…
- Это здесь, - оповестил голос выросшей перед глазами черной спины, и в глаза неожиданно плеснуло ослепительным светом.
Это мальчишка распахнул какую-то крошечную дверку, в рот ударил свободный, чистый ветер, перехватил гнилостный вздох, дерзко набился в глотку, наполнил легкие, и я, не раздумывая, шагнул следом, и… оказался на крыше! Точнее, на небольшой приступочке пред дымоходом, выложенной старыми, насквозь промокшими досками, и зачем-то, не сознавая того, осмотрелся. Слишком потрепанному, чтобы статься изумленным взору открывалась серая, блеклая, тишайшая панорама. Я смотрел только вперед, краем глаза задевая небольшой озябший парк внизу, вернее, это отсюда он казался небольшим, знакомый мостик, там, в отдалении, а вот в какой стороне были ворота? Из серой прозрачной массы вырастали грациозные силуэты домов за далекой оградой, где-то надрывно выли галки, там просыпался город, здесь же не было слышно ни звука.
Я рассеянно провел пятерней по насквозь промокшей голове, по плечам, зачем-то опустил глаза вниз – подо мной расплывалась огромная розоватая лужа, становившаяся все гуще. Алые струйки скользили по доскам, наливались в щелки, бежали по черепице, катились вниз, к водостоку, захоти я увидеть который, пришлось бы воспользоваться крайне скользкой тропкой.
Должно быть, неожиданно мелькнуло в моей голове, все здесь выстроил мальчишка, он же проделал и эти дорожки, окольцованные погнутыми оградами, на которых сейчас висели понурившиеся, но звонкие капли. Сейчас-то к тем дальним бортикам не подойдешь, уж больно скользко, а вот в солнечные, летние дни тут, должно быть, действительно чудесно, не так свежо, не так прекрасно, но… И он проводит здесь вечера, наслаждаясь закатом. Замечтавшись, я рассеянно слизнул с губ ледяные капли и выгнул мускулы, вскинув лицо пустынному ветру. Пред моим мысленным взором мелькнула красочная картина, как странно, мне пригрезилось, будто наяву, как выгибается, легкомысленно скрестив лодыжки навстречу сонному солнцу черная гибкая фигурка, облаченная в длинный сюртук. Но почему в моем видении в его руке бутылка? В ней плещется безумное, болезненное солнце, оранжевое, почему… он это пьет?!
Дождь.
Настоящий ливень…
У меня подломились колени. Серая пустота качнулась, погнутый, старый, проржавевший бортик стал ниже и ближе, но прошло несколько преисполненных холода и шуршанья секунд, прежде чем я понял, что сижу. Сижу… Рубашка совсем промокла, волосы отчаянно липли к шее, но пахло не пылью и кровью, а… Небо, чистое. Чистое, а я… И мир вновь опрокинулся, но стал ослепительно белым. Кто сказал, что синее небо – оно чистое? Синий, голубой – это лишь краски, чистое небо, такое, не серое, но пасмурное. Скоро… Я лежал, раскинув руки и нога, а капли дождя стучали по моим щекам, дрожали на ресницах, текли за уши, мешались с кровью… Они смывали, смывали старую кровь, сдирали болезненные пласты, и мне дышалось, хотелось дышать, дышать! Грудная клетка ходила ходуном, а я все не мог, не мог насытиться этим ледяным, прозрачным, чистейшим светом…
- Улыбка вам идет, господин детектив.
Я растерянно повернул голову. Мальчишка… мальчишка, этот странный, страшный, неудержимый, сильный мальчишка!.. лежал рядом, повернув ко мне насмешливое лицо. Его глаза горели мягким, нетленным светом, волосы черной паклей расползлись по старым, липким доскам, по приобретшим лаковый блеск щекам струились розоватые ручейки, и хвостик совсем растрепался, да и одежда промокла насквозь… Мальчишка. Маль…
- Ты так считаешь? – я улыбнулся и понял, что действительно улыбаюсь. Как было хорошо! Просто лежать, не о чем не думать и смотреть в его лицо. Просто дышать и смотреть в его лицо. Только смотреть. Не дышать. Любоваться. – Знаешь, я… - некоторое время спустя я зачем-то сел, потряс сырой головой, разбудив сотню хрустальных капель, оглянулся. Парнишка выглядел таким тонким, в сбитом кафтане, в разлетевшейся тысячей сырых складок рубашке. Его волосы мутно расплывались, как растревоженная кисточкой черная краска, губы мягко алели, на щеках и на носу проступали акварельные розовые пятна. Он и сам казался нарисованным этими струями, неровными, нервными, жаркими мазками… Рокэ. – Я никогда не любил дождь. Все самое ужасное в моей жизни происходило под дожем. Отец убил мать под дождем. Наследник великого рода родился под дождем. Когда мне исполнилось двенадцать, батюшка выставил меня под дождь, заявив, что больше не намерен терпеть под своим боком тлетворного ублюдка. А потом… Пока я шел, я увидел, как два человека взрослых бьют маленького ребенка. Это тоже было под дождем, я… всегда ненавидел дождь, ненавидел, но он… - я криво усмехнулся, отвернулся, не потому, что так было легче, а потому, что хотелось смотреть и туда тоже – в это холодное, равнодушное, белое зарево, в эту пустоту, коей не требовались ни крики, ни заверенья. Ничего. Она бы просто выслушала меня. Пустота милосердна, но не стоит ей отдаваться… - Он, в сущности, не был виноват. А сейчас, впервые в жизни, - я посмотрел на свои руки, винты совсем сползли, размякли, побурели от воды и крови, но сейчас почему-то меня не волновало это, почему-то… как знать? – я понимаю, что дождь очищает. Мне не хотелось попадать под дождь, и для того я использовал всяческие ухищренья, потому что я не хотел быть слишком чистым, чистота, знаешь ли, обязывает, а я был трусом и не желал лишних обязательств. Как странно… что мы видим в этом… это ведь тоже не правда, так ведь? Это ведь просто… - я поднял руку, полюбовался на образовавшееся в ладони небольшое, хрустальное, искрящееся озерцо, сквозь которое проглядывали мои же худые пальцы, так вот как достигается эта чистота? Вздохнул, развел кисти… - …вода.
- …Я всегда подозревал, - после некоторого молчанья изрек за спиной мальчишка, а я заинтересованно подтянулся, - что у вас, господин детектив, было что-то, что не позволяло вам беспристрастно относиться к происходящему. Какая вы, право, оказалось, тонкая натура! Приятно удивлен…
Несколько секунд я безмолвно изучал шуршащую пустоту, а потом, неожиданно глухо хмыкнув, расхохотался во все горло, закинул голову в небо, но, зашатавшись, потерял равновесие и даже упал…
- Господин детектив?..
- Я… - я задыхался, мне вновь не хватало воздуха, но это было хорошо, Леворукий, кошки твои, закатное пламя, так хорошо!.. – Я просто подумал… ха-ха… как мы оба выглядим… Разрубленн-ы-ый зм-ее… т-тут, на этой крыше, все в крови, как мы смотримся… Особенно ты!
- А почему я? – меланхолично откликнулся неисправимый наглец, и я, проглотив ликующий вопль, в изнеможении затрясся, поддавшись глубочайшему, искреннейшему веселью. – Вот вы, к примеру, господин детектив, вообще плачете, так стоит ли упоминать подобное мне ничтожество?
- Я не… - глотая слезы, отчаянно хохотал я, свернувшись в костлявый клубок и прикрыв сырую голову руками. – Не плачу, Л-леворукий, не плачу, не плачу, н-не плачу, нет…
В безмятежном небе носились растревоженные галки, где-то монотонно долбил похоронный колокол, из безумной пустоты низвергались ледяные, но теплые, прозрачные, но живые, благословенные, чистейшие струи, а один глупый, старый дурак безумно хохотал, срывая глотку, а второй, престранный и крайне задумчивый, рассеянно смотрел в наливающийся алым рассвет, прикрыв синие глаза и положив на высокий мраморный лоб тонкую ладонь.
- А знаете, господи детектив?..
Я не обернулся, но, сжавшись, сдавил ладонями глазные впадины.
- Жизнь прекрасна. – Звучно отметил красивый голос, и в бесконечно пустое небо пролился звонкий смех.