Автор: Сфитризир
Название: Bagerlee Сarnevale
Фандом: Отблески Этерны
Дисклеймер: на чужое не посягаю, своего не отдам
Герои: Рокэ Алва, Лионель Савиньяк (или его двойник), Ричард Окделл и другие
Пейринг: незнакомец (напоминающий знакомца)/Ричард, предпосылки для Лионель/Рокэ
Жанр: POV Алвы (от 1-го лица), POV Окделла (от 3-го лица); трэш, угар и… ангст и каноничная «lo real maravilloso»
Категория: джен, слеш
Рейтинг: R
Размер: мини (20 346 знаков без пробелов)
Статус: окончен
Предупреждение: 1) таймлайн "Из глубин" (посещение Робером и Левием Ворона в Багерлее), вставки из канона;
2) табачный дым все-таки снова просочился, а кровь даже без кавычек.
Пометки: написано для Юкари
Размещение: с разрешения автора
Краткое описание: сны? видения? явь?..
Ночь дрожит опереньем
Под покровом звездных мириад.
Краткий трепет забвенья,
Словно самый сладкий в мире яд,
Словно миг смиренья...
©Рэми

Читать

Я вижу небо разве только во сне,
что с энных пор неудивительно даже.
Канцлер Ги. Bagerlee Blues

— Что происходит? — спросил он графа.
— Ничего, ровно ничего, как видите, — отвечал тот.
— Только карнавал открылся. Одевайтесь скорее.
— Удивительно, — сказал Франц, — этот ужас рассеялся, как сон.
— Да это и был только сон, — кошмар, который вам привиделся.
— Мне — да; а казненному?
— И ему тоже; только он уснул навсегда, а вы проснулись;
и кто скажет, который из вас счастливее?
Александр Дюма. Граф Монте-Кристо

Золотые ресницы...
Полоснул по городу закат.
Что тебе снится,
Что сейчас, что шесть веков назад,
Старая столица..?
Рэми. Arva Aliena

Я прикрыл ладонями немилосердно слезящиеся от ветра глаза и на несколько мгновений отгородился как от погруженного в незнакомое мне празднество города, так и от серого неба над ним. Затем полной грудью вдохнул холодный влажный воздух — и многоголосый гул, и чужую тревогу. Последняя была сродни нити, на которую нанизали яркие бусины безудержного, пьянящего веселья. Действо, мной наблюдаемое, причудливо сочетало в себе фельпские народные гуляния и урготские придворные мистерии. Мистерии… Я изображал Черного Гостя, после чего переоделся и, видимо…
Виски заломило. Тревога-нить дрожала, будто задетая кем-то струна: без башен и закатов, без вассалов и заплесневелых аббатств — это было, несомненно, очередное "видение", не сон и не явь. Очередное, но все же отличавшееся от предыдущих, скажем так, настроением. Луна не плясала над долиною мертвых, но мертвые плясали под луною.
Позади меня послышался не то шепот, не то порыв ветра; оставив балкон нависать над пестрой человеческой рекой, я вошел в, судя по всему, спальню — привлекший мое внимание шелест раздался снова, и исходил он от зеркала высотой в человеческий рост, украшавшего собой дальнюю стену.
В старинной раме вместо ожидаемой пакости обнаружилось подобие туманной завесы, вместо гибнущего Эпинэ — неотвратимо зовущий к себе Савиньяк. Неотвратимость заключалась не в силе магнетизма Лионеля, а в посетившей меня уверенности — он знает, что делает. Поэтому я и шагнул вперед без лишних раздумий — чтобы в следующий миг натолкнуться на вполне материальную преграду. Одетый впору герою Дидериха инфернальный красавец с той стороны коварного зеркала прильнул к его поверхности губами и я понял, что должен сделать то же. Рот у Ли оказался ледяным, дыхание же попросту вымораживало душу, но вскоре согрелось и мне наконец стало до насмешек — когда верный себе соратник по затеям вышагнул из зазеркалья в комнату.
— Неужели вот это все — ради единственного и даже вполне невинного поцелуя?
— Какие уж тут поцелуи, — ухмылка у старшего из Савиньяков оставалась знакомой, но вот глаза потемнели до пугающей черноты. — Послушай, Рокэ — что ты помнишь последним, до того, как очутился здесь?
— Фельп, — отвечал я чистую правду. — Мистерию ко дню рождения принцессы Елены.
— Как я и предполагал... Видишь ли, это я тебя выдернул: здесь все видится иначе и я знаю, что тебе следует делать.
— И что же?
Вместо ответа Лионель неуловимым глазу движением переместился мне за спину и склонился к моей шее.
— Вернувшись, — шептал он, — ты забудешь произошедшее — и не вспомнишь, пока… горяч.
— Мне бы не хотелось стать выходцем, — пробормотал я, едва ли не впервые в жизни ощущая приятную истому человека, обхаживаемого что ни на есть прямо. Ли, которого я знал, не то чтобы не посмел — не помыслил бы подобного. А этот — уже воплощает, причем успешно. Весьма…
— Ты им и не станешь, ты пойдешь иными путями… — Голос Савиньяка стал тише, что не сумело скрыть прорезавшейся в нем какой-то плотоядной хрипотцы.
Не успел я подумать что-либо по этому поводу, как вздрогнул от внезапной, острой боли, тотчас, впрочем, исчезнувшей без следа. Вот же тварь закатная! Но опыт стоил того, чтобы повременить с протестами. Меня ведь уже пили, было дело, однако астэры проделывают свои фокусы тоньше, хоть и распутней. Впрочем, испытываемые мной сейчас ощущения язык не поворачивался назвать непорочными. И, судя по вылизыванию моей шеи, кровопийца, кем бы он ни был, в полной мере разделил все это безобразие. И все же какая жалость, что я обречен его забыть.
— И хотел бы я сказать, что вкус твоей крови обязан своим, м-м, роскошным букетом твоему любимому кэналлийскому, да вот уверен, что дело вовсе не в вине.
Рот Лионеля казался слишком ярким для такого бледного лица и оттого неестественным. Мне стало любопытно, теплый ли он; а тем временем Савиньяк извлек из кармана своего алого камзола достойную восторгов Капуль-Гизайля чашу и обернулся с нею к зеркалу, глубины которого в этот раз заволокло желто-зеленым маревом. Мне вспомнились травяные ликеры Старой Эпинэ, однако по густоте своей "туман" скорее походил на мед — стоило Ли приблизить сосуд, как тягучий ручеек полился прямо в него.
— Для простоты будем считать эту зелень хмельной отравой; я еще расскажу тебе про колодцы и прочее, а сейчас — главное: мне следует подготовить тебя к опасности хлебнуть этой гадости больше, чем даже ты можешь выдержать. Мы не поступим, как с ядами — по капле в день — да и незачем, ведь кровь здешнего меня способна обезвредить что угодно. — Ли потягивал "медок" словно свою любимую "слезу", но я сомневался, что удовольствие было равноценным. — Разве что хмель останется, уж не обессудь, — прибавил он задумчиво. — Но это и неплохо — на трезвую голову выслушивать мои бредни…
— Не бредни, — возразил я, и рассказал о собственных выводах.
Впервые — о всех. Впервые — ему. В середине рассказа пришлось прерваться — Лионель допил и, пристроив антик на столик возле кресла, в котором расположился, прокусил себе запястье. В этот раз чувственности места не оставил голод — я жадно пил, восстанавливая силы, а затем пил медленно, уже смакуя смесь нашей с Ли крови и чего-то чуждого настолько, что оно вызывало скорее интерес, чем отвращение.
Повело меня почти сразу и вскоре начало слегка лихорадить; впервые провалившись в темноту, я, как оказалось позже, был уложен Лионелем на кровать — он так и находился рядом все то время, пока мне не стало лучше, а потом и вовсе хорошо, и пока мы не обсудили с ним все. Знания останутся при мне, а вот нежность… не до нее, не те времена. Она и здесь была мимолетной или сплетенной с болью, замечать и отмечать ее казалось неловким, но я был пьян, а Ли не был вполне собой, и можно было даже не такое.
— Пойдем в город, развлечемся напоследок, — предложил я, когда закончились слова, но не эта странная ночь.
Расставаться не хотелось — не хотелось оставаться одному, не хотелось возвращаться к той реальности, которую я не помнил, а Савиньяк толком не знал. В любом случае, вряд ли Багерлее стоит того, чтобы скучать по ней.
— Пойдем, — я встал на ноги и даже не пошатнулся.
Что-то странное мелькнуло в направленном на меня взгляде темных глаз, а потом Ли рассмеялся как тот, кого уговорили — и потащил меня в сторону так и не иссякшего уличного бала-маскарада. По воздуху. Но это уже ничуть не удивляло.

***

Странно, что в безвременьи превращенной в Закат камеры смутные догадки наконец обрели плоть, а спутавшиеся мысли выстроились в стройный ряд. Видимо, сон, даже такой, освежал. И было что-то еще — что-то, заставившее меня со вздохом потянуться на своем убогом ложе, улыбнувшись бряцанью цепей, и зарифмовать последнюю строчку песенки, сочинением коей я себя здесь развлекал.
— Герцог Алва, я — Левий, кардинал талигойский и бергмаркский. Я прибыл из Агариса, и мне нужно с вами поговорить. Вы здесь?
— Кардинал? — Какой к кошкам кардинал, зачем кардинал? Кардинал — ко мне? Следовательно, это он меня разбудил, как некстати — сон, вне сомнений, был очень и очень неплох. И, возможно, достаточно греховен, чтобы привлечь клирика, да еще агарисского… — Выходит, я не в Закате, а в Рассвете? Как неожиданно...
За плечом означенного Левия обнаружился убедительный в роли ангела Эпинэ. Светская беседа с первым, молчание второго; кардинал заметил цепи, герцог — кувшин…
"Рокэ, хотите воды?"
Началось…

***

Маска его закрывала половину лица и была непривычно простой — черная, обметанная по краям ткань, никакого намека на вышивку. По сравнению с то и дело мелькавшими на улице произведениями искусства — откровеннейшее небрежение праздником и традицией. Но незнакомец мог поскромничать нарочно — в пестрой толпе он выглядел вороном в павлиньем садике. В прорезях маски загадочно блестели неразличимого в свете факелов цвета глаза; на изумительно очерченных губах играла легкая улыбка.
— Приношу свои извинения, сударь.
Незнакомец довольно ощутимо задел Дика плечом и не успел юноша возмутиться, как услышал подобающие слова и получил возможность рассмотреть растяпу. Колкость так и вертелась на языке, однако Ричард, сдержавшись, отвечал с приличествующей человеку его положения сдержанностью:
— Будьте впредь внимательней.
— Разумеется. Вы не окажете мне услугу, раз уж нас свел случай? Я совершенно не знаю города и был бы вам премного благодарен, согласись вы быть моим проводником. Хотя если вы преследуете какую-нибудь очаровательную маску… — он, продолжая улыбаться, кивком указал на стайку смеющихся прелестниц в костюмах поселянок, одна из которых, пышногрудая брюнетка с заплетенными в две косы волосами, походила на Марианну. Если верить слухам, в юности баронесса была простой птичницей…
— Не хотелось бы отказывать вам в такой малости, но я и сам впервые… — Дикон осознал, что понятия не имеет о том, где оказался и, что куда важнее, как.
— А, ну в таком случае давайте вместе поищем крышу, под которой вкусно кормят. Вы ведь голодны?
Дик понял, что да, и позволил Черной Маске (так юноша в мыслях стал называть новоприобретенного спутника) увлечь себя в боковую улочку в поисках подходящего заведения.
Означенное обнаружилось на расстоянии какой-то четверти часа ходьбы. Название "Разбойник-рыцарь" намекало, вероятно, на туземную легенду; внутри царили полумрак и волшебство: кто-то удачно придумал ставить свечи в пустые, загодя покрытые потеками воска бутылки. Спутник Дика облюбовал местечко в нише и, не мешкая, заказал вина. Вскоре улыбчивая подавальщица с озорными ямочками на пухлых щечках принесла еще дымящийся кувшин и пару кружек. Ричард — что странно для северянина — впервые пил согретое с пряностями вино. Беседа, начавшись с обмена пустыми замечаниями, естественным образом повернула на Торку, где Маске довелось бывать. Не желая показаться деревенщиной, Ричард рассказал о варастийской кампании и уж было надумал поделиться главным — победой дела всей своей жизни, но его прервали:
— И что же, этот ваш Ворон рад был получить в дар древнюю реликвию?
— Не думаю. Однако я не удивлен — Алва на моей памяти не ценил оказываемой ему чести. Ката… Ее Величество… она… — Дик замялся, жалея, что невольно задел столь скользкую тему — незачем чужеземцу знать о связи бывшего первого маршала и талигойской королевы.
— Вот как… — протянул собеседник.
К счастью, его не интересовало то, что Дикон предпочел бы скрыть, вот и чудесно. Но последовавший вопрос о том, влюблен ли он, застал Ричарда врасплох и юноша неожиданно для самого себя сознался.
— Какая жалость, — в очередной раз удивил Маска. — Но — закономерная.
— Жалость?!
— В вашем возрасте я влюблял, но не влюблялся сам, — поделился незнакомец. Или уже знакомец? Дик запутался и махнул на это рукой; а Черная Маска тем временем откровенничал, но таким тоном, словно говорил сам с собою:
— А когда мне все же случилось потерять голову — та история в конечном итоге вылечила от страсти нежной раз и, подозреваю, навсегда. Впрочем, любовь — любовь, а не влюбленность — встречать доводилось. Чужую…
Странное дело: при их знакомстве кажучись выпившим, сейчас Маска производил впечатление человека хоть и эксцентричного, но вполне трезвого. Хотел бы Дик сказать то же и о себе, однако местное вино, поначалу показавшись обманчиво безобидным, внезапно ударило юноше в голову. Но сознаться в том не позволяла гордость, поэтому он как можно более непринужденно опустошил кувшин, разлив остатки красного по кружкам.
— Допивайте, молодой человек, и идемте, пока вы еще способны хоть что-то соображать.
— Я способен! — с апломбом пьяного воскликнул Дик и поинтересовался: — А что я должен сообразить?
— Что некий коварный мерзавец склоняет вас к пороку, и мечтает сделать это побыстрей.
— Зачем?
— Зачем склоняет или к чему спешка?
Ричард оказался в затруднительном положении: он желал ответов на оба вопроса, но не смел признаться в этом. Видя его нерешительность, Маска вздохнул и пояснил:
— Искусителям также требуется сон и отдых. Непоэтично, но что поделаешь — жизнь сурова и берет свое. Идемте, юноша, идемте.
— Вы мне напомнили кое-кого… — пробормотал Дик, опираясь о столешницу.
— Неужели?
— Да; но вы куда приятней монсеньора.
— Я польщен. …Нет, держитесь лучше за меня — если вы сроднитесь с этим столбом, мы отсюда никуда не уйдем. Вот так, обопритесь о мою руку…
Пах действительно чем-то схожий с Вороном Маска ожидаемо непривычно и не сказать чтобы уютно, но Ричарду нравилось.
Ночь обняла разгоряченное лицо восхитительно холодными пальцами, заставив даже зажмуриться от удовольствия и, кажется, что-то брякнуть о прекрасности жизни. Спутник неопределенно хмыкнул и потащил Дика куда-то — слишком уж уверенно ориентируясь в хитросплетениях улочек для того, кто не знает города. (Как подумалось позже, а тогда было не до подозрений — юноша полностью отдался во власть ночи и того, кто казался ее порождением и ключником.)
Вот и двери — скромные двухстворчатые двери дома, чей фасад не прятался за садом и высокой решеткой, а выходил прямо на площадь. Ступеньки, ступеньки… бесконечные. Что за… неприличное место. Но Маска велел ждать и обещал удивить — и свое слово сдержал: взору Ричарда предстал совершенно сумасшедший зеркальный зал. В немногочисленных канделябрах оплывали одинокие свечи, мебель заменяли собою контрастно варварские шкуры — небрежно брошенные на мозаичный деревянный пол, шаги по которому зазвучали без привычной гулкости.
— Признаюсь, я потрясен. Где мы?
— В сказке, разумеется. Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь.
И Маска без церемоний опустился на пол. Дик, подтащив к себе близлежащую шкуру, устроился рядом.
Сила — не напоказ, а взаправду — вот что привлекло его и в Алве, и в пугающе похожем на Кэналлийского Ворона незнакомце, понял Ричард, невольно залюбовавшись позой последнего. Похожем статью и вкусами, голосом и странностями, однако держал себя с ним Маска совершенно иначе — приветливей и проще, несмотря на большую, чем даже у Рокэ, отстраненность. Но она не казалась оскорбительной, и это также подкупало. Случайный человек ценит Дика больше, нежели все еще монсеньор… Стало горько, до пошлых слез, но он умел сдержаться и вспомнить, что ему говорили Катари, Альдо и эр Август, и что он понял сам.
— Вы неприлично молчаливы, а порок, тем временем, стремительно теряет для меня свою притягательность, — обозначил свое присутствие объект симпатии Ричарда, отнюдь не куртуазно зевая в сжатый кулак. Что за порок он имел в виду? — Так и быть, начнем издалека: вас упомянутый монсеньор не совращал?
Дик открыл рот и тут же его захлопнул.
— Ясно — ответ резко отрицательный. Жаль, что в ваших краях не чтут древний обычай, который…
Лукавый прищур не сочетался со взятым Маской преувеличенно таинственным тоном; и вот уже этот невозможный человек смеется, и Дикон узнает немало нового — возмутительного! удивительного! — а также и то, что нет, визави к юношам особых склонностей не питает, к юношам невинным тем более, а в искусители если и метит временами, то сейчас не тот случай. Взгляды его поражали и смущали, сам склад его мышления был невообразим, и все же Дикон заслушался.
— Тогда зачем это вам? Зачем меня… зачем рассказывать… — Собственный стыдливый румянец привел Ричарда в досаду. Не стоило и спрашивать, следовало уйти отсюда как можно скорее, но любопытство во все времена было сильней благоразумия.
— Мои зловещие цели не подлежат разглашению, — проникновенно сообщил подлец. Шкодливая ухмылка, странные нотки в голосе и распахнувшаяся на груди рубаха — глоток касеры, от которого перехватывает дух. — Придумайте что-нибудь. Допустим, мне заблажилось избавить вас от поиска сомнительных удовольствий в обществе сомнительных умельцев...
— Не собираюсь я искать удовольствий!..
— Да? А чем тогда вы занимаетесь сейчас, по-вашему?
Ричард задохнулся от возмущения. Маска улыбался — ну как на него такого рассердишься? Даже отвращения не было, лишь легкое волнение и предательская слабость во всем теле. Озарение пришло внезапно:
— Зака… астэры ведь бывают мужского пола, так?..
Собеседник расхохотался. Чем, к слову, убедил Дика в его правоте, а потом юноша попросту полетел на шкуры. Отражающиеся в зеркальных стенах огоньки закружились перед глазами, губ Ричарда коснулись чужие губы, настойчивые и поэтому, как он позже сообразил, твердые. Так-то они были мягкими и — пахнущими вином, давешним вином с пряностями. Оно, и лишь оно виной тому, что Дикон оттолкнул наглеца отнюдь не сразу. Вернее, попытался оттолкнуть и потерпел поражение, поскольку Маска подмял юношу под себя; спустя же некоторое время отказ продолжить со стороны распаленного полураздетого Ричарда выглядел бы сущим кокетством, к тому же в тот миг не думалось отчего-то о сущности продолжения, не думалось ни о чем. Покорно перевернувшись на живот, Дик ждал прикосновений губ и рук, уже привыкнув к ласкам и отбросив остатки скромности вместе с последними предметами одежды.
Мазнув у Ричарда промеж ягодиц чем-то влажным, любовник резко наклонился и, поцеловав скулу молодого человека, затем укусил того весьма болезненно в шею. Ойкнув скорее от неожиданности, чем от боли, Дик не сразу понял, что уже все. То есть, разумеется, все лишь начиналось. И ни тени наслаждения в том не было, напротив — резкий переход от пусть и стремительного, но донельзя дурманящего совращения к бесцеремонности заставил инстинктивно рвануться прочь.
Но его просили потерпеть, и он терпел; ему целовали плечи и стало уже попросту странно. Когда пришло время выстанывать просьбы о том, что давеча возмущало, Ричард из последних сил молчал — пока любовник не вздумал остановиться и, надо же, почти что светским тоном посетовать на тщету собственных стараний. Ладонь плута тем временем ласкающе прошлась по вспотевшему боку юноши и с понятной целью переместилась на живот — да так и замерла, не предприняв ожидаемого и желанного. Пришлось, краснея и злясь, поторопить. Хриплый смешок над ухом — и собственный вскрик.
Более Дик не сдерживался; он брал от этого похожего на бешеную скачку безумия все, что мог и требовал еще. Невидимый любовник казался стихийной силой, отдаваться которой почти не постыдно и сладко до боли.
Но все находит свой конец, и миг восторга краток — то ли вынырнув из омута, то ли рухнув на землю, юноша увидел все как есть: пот, семя, саднящие губы. И — обнаженного мужчину рядом. Который, все еще прижимаясь к Дику, промурлыкал:
— Надо же, какой вы... отзывчивый.
Ричард смутился:
— Я не ожидал, что любовь с мужчиной может быть такой… — Слов не находилось.
— Вам часто везет на нежданные... радости.
— Откуда вы взяли?
— Да так, предположение. Разве я не угадал?
"От меня милости не ждите." — "Я и не жду." — "Правильно, вы лопаете ее нежданной." Дик был не согласен с обоими, но спорить сейчас не хотелось, и он сменил тему разговора:
— А ваш первый раз…
— А что мой первый раз? — Любовник что-то искал в карманах собственного камзола.
— Ну… Вам было хорошо?
— Где же они… а! "Хорошо" я не дождался, так бывает.
Дик не понял, но переспрашивать показалось неловким.
— В сей благословенный не иначе как Зеленоглазым город завозят листья уж не знаю что за растения, но дым его способен взбодрить, — Маска возился с огнивом, держа во рту тонкий рулон, свернутый и вправду из каких-то высушенных листьев. — Язычники зачастую считали не только молитвы, но и воскурения своим богам делом сугубо личным — вы, верно, знаете об этом.
— Нет. Я эсператист, и…
— Вас угостить?
— Нет, благодарю. С меня на сегодня открытий и грехов достаточно, — отрезал Ричард и тут же пожалел о собственной грубости.
Маска фыркнул. Кончик его скрутки тлел, запах был юноше уже знаком — так попахивало чужое платье.
Отголоски пережитого наслаждения сменялись усталостью и осознанием того, что именно с ним произошло, но Дику было почти все равно; единственное, чего он сейчас желал — это забыться сном. Однако ночевать в подобном месте не казалось разумным, к тому же Маска был рядом, курил в полном молчании свои скрутки, и Ричарда посетила догадка, от которой на душе стало еще мерзее: любовник задержался здесь лишь потому, что ему вздумалось раскурить свою гадость… после.
— Хотите совет?
Юноша вздрогнул, краснея под спокойным взглядом (темных? светлых?) глаз и подавил глупое желание прикрыться.
— Не продолжайте. В наше время модно запретные плоды надкусывать и оставлять несъеденными, не говоря уже о том, чтобы вводить их в рацион.
— Но… Мы же…
— А, здесь… воздух другой. Вернетесь в Олларию, поймете. Если, конечно, вспомните, — туманно пояснил теперь уже действительно незнакомец — далекий и непонятный.
Ричард задался вопросом, возможно ли надкусить целую корзину "плодов"; или кажущаяся искушенность любовника была всего лишь сочетанием осведомленности с врожденным талантом? А высказывания, а полуулыбки, а выверенность движений?.. "Ежели искусство любви с женщиной уподобить настройке музыкального инструмента, то с мужчиной оно напомнит выездку лошади". Отчаянно захотелось уверенности, что и этого тоже… объезжали.
— Это первое. А второе — вам, как Окделлу, придется скрывать не соответствующие образу безупречного рыцаря стороны жизни, что, согласитесь, несколько утомительно и к тому же не гарантирует полного успеха.
— Сударь! Да как вы…
— Смею. И помню о вашей даме сердца. Душа — Создателю, тело — господину, сердце — прекрасной даме…
Его, конечно же, выдал фамильный медальон, а вот на Маске не было даже перстней; родинки же и шрамы Дику ничего не говорили, да и их не разглядишь толком в проклятой полутьме.
— Подумайте над моими словами. А теперь прошу меня извинить — не хотелось бы вконец задымить эту комнату.
Не потрудившись сколько-нибудь одеться, Маска поднялся с пола одним текучим движением и в несколько шагов пересек отделявшее его от окна расстояние. Дверь на балкон (здесь, надо заметить, балконы пользовались особой популярностью — которой Дик не одобрял) со скрипом распахнулась, на Ричарда повеяло зимним холодом, заставив поежиться и возмутиться в голос. Протест, и еще один, пропали втуне — предвидя, что третий постигнет та же незавидная участь, юноша нехотя натянул штаны и устремился следом за желающим его заморозить негодяем. Однако на балконе никого не оказалось, если не считать колючего ветра. Дикон растерянно заоглядывался, ничего не понимая в происходящем, и даже, ухватившись за перила, свесился вниз — без толку. Пришлось возвращаться. Праздник закончился; небо на востоке начинало светлеть.
Одежда того, кто не иначе как Окделлу привиделся, впрочем, таять и не думала; но что за карточка белеет в складках чернильного батиста? Ричард ухватил ее двумя пальцами и поднес к глазам — на него, издевательски ухмыляясь, глядел Повелитель Кошек. Ричард с минуту зачарованно пялился на Чужого, который, как говорят, "вернее всех узнает своих", а затем, очнувшись, отбросил карту и нервно потянулся к родовому медальону, жалея, что это не эспера; а, не обнаружив оного на груди, вспомнил слова сюзерена про церковь и Абвениев. Вот только им молиться Дика не учили.

***

Я снова сплетал руки в оленью голову; я спрашивал о дамах и Левии, и мне вспоминались те случаи, когда я заставал Ли с женщинами, а он — меня. В зимнем королевском саду, к примеру, в обществе Сильвестра…
— Вы хотели что-то передать герцогу Окделлу, — напомнил Эпинэ.
— Ах да. — Я потянулся. Маршалы и кардиналы, куртизанки и королевы, интриги и слухи… Оруженосец. Слишком многие меня видели вместе с Катариной… Да и не только с ней. Но я отвлекся. — Это, конечно, ерунда, но в некоторых семьях подобным вещам отчего—то придают большое значение. Передайте Повелителю Скал, что я считаю его обучение законченным. Он достоин стать одним из талигойских рыцарей. Я подтверждаю сие пред землей и небесами. Юный Окделл свободен от клятвы оруженосца и с сего мгновенья не несет никаких обязательств передо мной.

Декабрь 2011 года