Фэндом: «Отблески Этерны»
Герои: Рокэ Алва времен Лаик и оригинальный персонаж
Жанр: приключения
Disclaimer: хором: «Мы любим их, очень-очень любим!», но принадлежит они не нам. Но => глубокоуважаемой Gatty.

За тусклым оконцем надрывно выла какая-то проклятая птица, читать дальшепо стеклу мучительно оскребывали насквозь промокшие ветки, в ночной тиши отчетливо поскрипывали опоясавшие стены караульные факелы, а я не мигающим взором пялился в стянутую лунным мраком пустоту, обессилено верстая случившееся, сопоставляя факты и наливаясь предчувствиями.
Так, для начала припомним. Начнем с того момента, как я…
…Я прошел в кабинет, отмеченный печатью унылой роскоши, попутно отметив, как два крепеньких монашка торопливо разливают по бокалам густую жидкость, расставляют на небольшом столике скорбные закуски. Ничего не скажешь, воистину, незаметно оглядываясь, хмыкал про себя я, спартанская обстановка, просто аскетическая – оббитые голубоватыми шелками стены (это по камню-то, невыносимые богатства!), шпалеры, но, надо признать, лишь с ссохшимися, искривленными мучениками, темнеющий за стеклянной мозаикой секретера медный кувшин… Я неторопливо прошагал к предоставленному кивком креслу, по путно выстраивая цепь дальнейшей беседы, но все предостереженья и измышленья оказались лишними. Потому как не успел я с намеренным удобством усесться и приоткрыть рот, возжелав благоденствовать хозяйское имя и прочие погоды, как меня тот час оборвали вскинутой рукой и такими словами:
- Позвольте мне сказать, как пастырю великой церкви, мне не должна претить лишняя скромность, - ничего себе… - А посему позвольте говорить с вами на чистоту. Как вы, должно быть, знаете, в целях сохранности репутации аббатства, мы несколько возражали вашему назначенью и уверяли Его Высокопреосвященство кардинала Сильвестра, что при некотором размышлении могли и самостоятельно разрешить проблемы, не прибегая к помощи людей незаинтересованных… - ничего себе, хороши, как он говорит, «проблемы»… – Но… в конце концов, мы были вынуждены уступить, и потому вы здесь. Боюсь, вынужден отметить, что я нисколько не преувеличил, сказав, - тонкие губы размеренно шевелились, я зачарованно вслушивался в усталый баритон, силясь стряхнуть навязчивый ритм, - что мы ожидали вас позже, забыл лишь упомянуть, что мы не ждали вас совсем.
- Правильно я понимаю… - я вгляделся в корешки незнакомых книг, пробежал рассеянным взором по стопкам бумаг и застывшим у серебряной чернильницы перьям. – Позвольте теперь мне сказать. То, что Вы не желаете дальнейшего сотрудничества, мне было ясно с самого начала, но я не предавал этому значения, справедливо полагая, что, как вы изволите выражаться, образовавшиеся «проблемы» были несоизмеримо важнее пусть даже и чистой репутации поместья. Но теперь… - он хочет откровенности? Он ее получит, а о последствиях подумаем потом, я уже и без того достаточно наслушался, чтоб покорно сносить… - я уже не так уверен в том, что вы, даром человек, посвятивший себя благодати людской, стремитесь раскрыть это дело и снести мир на головы павших. Я так же позволю себе заметить, что, возвращаясь к упомянутой вами теме, действую исходя из поступившего приказа и никоим образом не могу свернуть свою деятельность, даже исходя из личного к вам расположения. Я подневольный человек, вы меня понимаете, и я…
- Я… все понимаю. – Ох, ну почему этот монах, который был меня в трое ниже, и десятеро тоньше, казался таким… опасным? Небольшая темная комната, тяжелые занавески, зачем – оконце-то, как и везде – почти под самым потолком и такое крошечное, но… И человек напротив, неприятный и таинственный, как лиса в мешке, эта тонкая улыбка… Ошибкой было приезжать сюда, неожиданно подумалось мне, и я едва сдержал раздраженье, но не встревать же в эти омерзительные игры! Прочем, я уже здесь, а, дело забытое. И… Нет, этот сморчок меня не… запугает?.. – И я понимаю, что вы устали с дороги, а потому не буду больше вас мучить. Только дам небольшой совет, ежели вы позволите.
- Разумеется, святой отец, - с вынужденным поклоном приподнялся я, внушительно хватив подлокотники и почувствовав премерзкий холодок, змейкой скользнувший между лопаток. – О, вы же знаете, что я всегда с радостью внемлю совету посланника Создателя нашего. К тому же, - добавил, оглянувшись на пороге, - я никогда не забуду оказанной мне чести.
- Видите ли, господин Франко, - монашек, то ли не обратив вниманья на откровенную лесть, от ли оставшись к ней равнодушным, («невосприимчив», быстро отметил про себя я, ладно, найдем другие ходы) медленно протянул тонкие, с огромными шашками суставов пальцы, взял дорогое перо и занес руку над чернильницей, - наша скромная обитель взбудоражена слухами. Мы стараемся по возможности оградить наших воспитанников от нежелательного внимания, но вы понимаете, молодежь всегда крайне… беспокойно относиться к суетам мирским… - мне почему-то неожиданно вспомнилась белоснежная улыбка и чернющая макушка, и невыносимый смех раздался так близко, что перехватило дыхание, стало зябко… и в ту же секунду я понял, что значит этот холод. Мне стало страшно. Не за себя. За… него. – Вот почему я, ежели вы позволите себе некоторую уступку, вынужден просить вашей милости и… больше не поднимать вопрос о расследовании в общественных местах. По крайней мере, пока все не притерпятся к вашему тут расположению и не уверяться в мысли, что нет ничего не обычного в вашем нас посещении.
Я молча смотрел на сухонького старичка, неторопливо макающего перо в чернильницу и не поднимающего на меня головы.
- А так же… - тут его глаза неожиданно впились в мое лицо, и я – взрослый, рослый, и, чего уж кривить душой, довольно внушительной комплекции мужчина, с трудом подавил желанье отшатнуться. Да что за! - попросить вас не подходить к коридорам, в которых, как вас проинформировали, и был свершен мерзкий грех. Уверяю вас, мы по первому же вашему требованию снабдим вас всеми необходимыми документами и правдивыми сужденьями и о личности… убитого и о характере убийства, а так же предоставим все улики, какие смогли обнаружить, поделимся догадками, если хотите, но… воздержитесь от самостоятельных посещений. Видите ли, этот коридор… жители мирские, не отринувшие суету сует бренного мира, не вхожи в те палаты, простите мне мою откровенность, и мы… я не в силах изменить этого правила. Пусть даже для посланника Его Величества, храни Создатель его душу…
- Слава королю Талига, - бездумно откликнулся я, неторопливо разворачиваясь и нажимая на дверную ручку. – Следовали ли рассматривать вами советы, святой отец… - Я резко обернулся на пороге, за плечами темнел пропахший промозглой сыростью коридор, а где-то улыбался черноволосый мальчишка… - как чинение препятствий на пути развития следствия…
- Не в коей мере! – как-то… насмешливо (святоша?!) отреагировал тщедушный монашек, а мне в который раз уже захотелось тронуть эфес. – Я лишь только хочу отметить… - в ленивый голос вплелась незнакомая мне нотка, и я не удержался, хватил пальцами ледяную шпагу, неизменным волевым усилием удержав на лицу скучающую улыбку, – что для вашего же блага было бы крайне… разумно воздержатся от посещений мест, в которых, поверьте мне на слово, творятся крайне странные действа…
- Святой отец, - я посмотрел священнику прямо в глаза, - как вы помните, суть наших преткновений возникла из-за моей возмутительной расторопности, так что не мне вам напоминать, что я здесь именно для того, чтобы разрешить все недоразумения и найти суть в этих, так сказать, «подозрительных действах». К тому же… Уверяю вас, я сумею о себе позаботиться.
- Просто… - монашек вновь глядел в стол, но от того произносимые им слова не становились менее опасными, а взгляд – живым, - мало ли что… может случиться, не так ли, господ детектив?
Я ничего не ответил, только, с некоторым промедленьем, поклонился и неторопливо прикрыл за собой оббитую атласными подушками дверь. Я играл в привычную благостность до самого поворота и только потом позволил себе слегка вздохнуть и кивнуть жаркой мысли.
Это была угроза. Не суйся, куда не надо, а если попытаешься – схлопочешь. И именно сейчас, пожалуй, я был готов отметить, что мне, разумеется, никогда бы не пришлось жалеть о разыгранном ранее спектакле, но несколько поумерить свой пыл, наконец-таки осознав, в какую муть соизволил ввязаться, захотелось.
Что за кошки тут творятся, кто-нибудь может мне сказать?! Нет…
А теперь, когда отзвенел полуночный колокол, и выстывшее аббатство погрузилось крепкий, липкий сон, а в небе, стянутом тусклой пеленой, взошла зеленоватая ниточка народившейся луны, я бездумными глазами лицезрел проступающие сквозь побелку мутные пятна мха и говорил самому себе, что что-то тут не чисто. Нет, связанно сиронизировал я, в стремлении свернуть мои благие мытарства не было не только простейшего не желанья идти на встречу представителю противоборствующей (Разрубленный змей, но мы же заодно!) инстанции, ни закономерной подозрительности, нет, во всем этом, во взглядах, которыми меня провожали замшелые мышки-монашки, в пугающем шепотке за спиной и юрким взглядам, во всем этом было что-то… неестественное, даже учитывая обстоятельства, в коих все мы имели «честь» … Ха! А ведь они не боялись мертвецов, с неприятным удовлетворением заметил я, как могло бы показаться, они опасались даже не обрушившегося на плечи греха и в самую последнюю очередь вспоминали сраженных недугом несчастных, их… волновало что-то, что я принес с собой или мог бы принести неожиданной догадкой… Но… почему?!
Где ты, ответ…
Правая рука, пару часов назад залихватски закинутая за голову, давно затекла и теперь давала о себе знать премерзким покалыванием в запястье. Пришлось с тихим вздохом сменить положенье, повернувшись на бок и мрачно уставившись в потрескавшуюся стенку. В складках серого одеяльца запуталась мрачная сыпь, ресницы путал сон, но я упрямо заставлял себя отвлечься, а мысли неумолимо возвращались к чернеющей над траурного вида столешницей одинокой макушке, к этому странному мальчишке, и еще более странных предостереженьях и непонятных насмешках, от которых хотелось не то самому схватиться за голову, не то прихватить кое-кого за шкирку да трясти, пока с губ не исчезнет такая взрослая, эта… тонкая улыбка. Нет, решено. Я… Я, было, зевнул, но торопливо встряхнулся. Так вот, я… С первым ударом утреннего колокола я направлюсь именно в тот самый коридор, где сначала нашли того несчастного, а потом были заколоты эти двое. И никто не посмеет говорить мне, что этот коридор закрыт от посещений, я никому не позволю ставить мне палки в колеса, я залезу там в каждую дырку и ни за что не отступлюсь, ни за что, я никогда не позволю, я больше не позволю никому собой командовать, с этого мгновенья и на всегда, я… так просто… не сдамся…
…Наверное, я все же умудрился задремать, потому что, когда мои глаза неожиданно распахнулись, а сердце почему-то зашлось в глотке, я еще несколько жарких, наполненных тревожным, но не понятным чувством секунд пытался сообразить, где нахожусь и силился уразуметь, который сейчас час, а не что меня разбудило. Комнатку оцепила пугающая темнота, должно быть, луна скрылась за тучами, а в воздухе с дребезжаньем повисла особая пустая нота, из чего я извлек возмутительный вывод, что проспал никак не меньше трех часов и все на свете прошляпил! Разрубленный змей! И сколько не пытался я промигаться, так ничего и не сумел разглядеть, бездумно приподнявшись на локте и вперив напряженный взор в гулкий, неживой мрак.
А вот что я мог прошляпить и что бы дала мне возможность не смыкать глаз всю ночь, а наутро блистать преочаровательными мешками, я додумать не успел, потому что вдруг в том углу комнатки, где путем взаимоисключенья и некоторого сопоставленья обнаружил перекосившийся на правый бок шкаф, раздался даже… не звук. Нет, то было не звяканье шпаги, и не скрип половицы, а что-то… что-то, не похожее ни на безучастный шорох ткани, ни на скрежет металла, это… больше всего этот звук напоминал мне бульканье! А еще, я не мог сказать, почему, и ни за что не признался бы, что сердце горестно дернулось в груди, но…
Именно этот звук заставил меня не просто внять справедливой осторожности и присобраться для броска. К удивлению своему, я вынужден был согласиться с вихрем разрозненных мыслей, что, не испытав ничего похожего на страстную лихорадку боя, мне стало просто не по себе. И, машинально сжавшись под хлипким одеяльцем, я буквально прирос к набитому прошлогодней листвой матрасу, нервно облизнув пересохшие губы и обратившись в слух. Еще смеялся сегодня над мальчишками, силясь выровнять дыхание, попытался пошутить я. Такой большой дядька, а испугался засевшего в шкафу обормота… В висках надсадно стучала кровь, сердце грохотало так громко, что казалось заполонило собой все пространство, и мне оставалось лишь надеяться, что ночной гость, в присутствии коего я не изволил и сомневаться, не услышит ни шевеленья, ни вздоха… Пусть думает, что я по-прежнему сплю и не о чем не догадываюсь.
Решив пока держаться подобной стратегии, а потом, в силу дальнейшего исхода событий, придумать что-то получше, я велел себе затаиться и ждать, выжидать, так сказать, до тех пор, пока личность «таинственного визитера» не останется для посланника тайной, а уж потом разоблачив несчастного глупца, дерзнувшего выступить супротив заглавной королевской власти, и ринуться в бой, но… Но из шкафа раздавались лишь престранные хлюпанья, причем они, с некоторым холодком отметил я, становились все громче. Я не мог бы сказать, что эти звуки раздражали или звучали угрожающе, но в них было нечто такое, от чего мое сердце готово было выпрыгнуть из глотки, ладони леденели, а душа неумолимо напитывалась едкой горечью. Нет, решил я пару томительных секунд спустя, уж лучше бы было звяканье выуживаемой из ножен шпаги, тогда бы мне не приходилось сомневаться, что за дела привели ко мне ночного гостя, призванного организовать неожиданному следователю веселую ночку да препроводить в дальнейшем восвояси, да, именно тогда мне не пришлось бы сомневаться, что святой отец намерен выдворить простолюдина, не дать ему и шанса, но… Но этот странный, мерзкий звук… С таким звуком не льется вино, ступням вдруг стало мучительно холодно, а ладони наоборот, вспотели, стало жарко, с таким звуком… последний хрип выходит из проткнутого тела, с таким звуком кровь вытекает из распоротой шеи, с таким звуком…
Я не знаю, почему я уже не вскочил и не потянулся к прислоненным к спинке кровати ножнам. Да, я не мог и сомневаться, что в вверенном мне помещении находился нежелательный богоугодному детективу клиент, не было ни малейших сомнений и в том, что вышеуказанный наглец мог ошибиться залой и ожидал с моей стороны непростительной глупости, и я ему милостиво предоставил, отрубившись на радость всем врагам, но… но почему, в таком случае, он не соизволил сделать первый ход? Почему не напал раньше, когда я был совершенно беззащитен? Утром я тот шкаф осматривал, там и места-то нет, только скрючившись, так… сколько же он там просидел и зачем только дал о себе знать, ежели не хотел не убивать?! Леворукий!
Насторожить он меня успел, ничего не скажешь. Но... Сейчас я даже сам себе толком не мог объяснить, что побуждало меня по прежнему хранить свое инкогнито и оставаться в кровати, а, как следовало сделать давным-давно, не поднимать возмущенный королевский голос и не скорбеть о нежданном вмешательстве… Эти… звуки. Это… хлюпанье. Такое…
Сердце колотилось все быстрее, хотя секунду назад казалось, что быстрее уже невозможно, а ведь недавно только чудилось, что секунда промедленья, и я попросту его выплюну, так нет же, глаза заливал надсадный пот, руки, невольно стиснувшие одеяло, безвольно дрожали, а в сердце стыл… ужас.
И, не успев задуматься ни над тем, что делаю, и едва успев осознать, почему не могу больше оставаться и терпеть подобное издевательство, я с удивившей самое себя ловкостью скатился с кровати, резко подхватив шпагу и встав в полный рост. В Закат! Так, именно так учил меня коротышка Жак! Едва я успел понять, к чему все идет и какое… чувство подталкивает навалившееся отупенье и жаркую, топкую тоску, едва сумев взглянуть правду в глаза и осознать, как мне стало страшно, я не нашел ничего лучше, чем броситься в бой, прежде, чем паника (паника?!) окончательно спеленает рассудок и обездвижит тело. И, не желая себе ни секунды промедленья и закрыв глаза на визжащее чувство опасности, я решительно приблизился к шкафу, успев подумать мельком, что предварительно смазнувшие по тумбочке у кровати пальцы не обнаружили на ней подсвечника, странно, но мне отчетливо припоминалось (и в моей профессии такими делами не шутят), что я оставлял его там, укладываясь на ночь и проверяя замки на прочность… А потом, зачем-то на кого-то прикрикнув (да на себя же, чтобы услышать человеческий голос да чтоб вопящее чувство неизбежности юркнуло обратно в глотку!) и на секунду застыв, как перед прыжком в воду, резким движеньем распахнул дверцы.
…Я успел отбить первый выпад не понятно чего, чего-то… зеленого, кажется, метнувшегося на меня с неимоверной быстротой, и продолжительным, леденящим кровь воем, и даже пошатнулся - противник был невероятно силен. В первые секунды я просто бездумно, в миг позабыв о годах тренировок и слаженной, отточенной технике господина Жака, как лесоруб отмахивался от чего-то шпагой, даже не пытаясь ничего понять в мельтешении странных зеленоватых огней. Все происходило так стремительно, что не было сил уследить и о чем-то подумать, умное тело действовало самостоятельно, я же пребывал в некотором шоке, перед глазами плясали желто-зеленые искры.
Я успел понять, что ткнулся лопатками в противоположную стенку, только когда с маху рухнул на стол и, пребольно стукнувшись о крышку, чудом сохранил равновесие, удержавшись на пятках. На меня прыгнуло что-то длинное, хлюпающее и надсадно визжащее, я не раздумывая, как мечом, как палкой, рассек это что-то наотмашь, а в ответ…. захлебнулся в захлестнувшей рот и нос, разукрасившей с головы до ног зеленоватой мерзости. В темноте я не мог разглядеть что это было, но это была не кровь, абсолютно точно.
У меня, к несчастью (и сейчас я о том вынуждено, но отчаянно пожалел…), не было большой практики в подобных делах. В виду некоторых, непомерно терзающих мою душу причин я не обучался в Лаик убивать, я тренировался с мастером, которого сам себе сумел нанять и оплатить уже тогда, кода достаточно подрос для того, чтобы с ним рассчитаться, но… Но то, что провисло на волосах, и залепило глаза и губы, больше всего припоминало пахнувшую трупной гнилью кленовую слизь, такую, какая остается на старых досках от капустных слизняков, расползающихся от света. Этот запах, эта вонь, это осклизлое, невыносимое чувство на коже были так отвратительны и удивительны, что на секунду вытеснили из моей головы все остальные мысли, и я не думая, что делаю, с остервенением кинулся стирать, сдирать, оттирать лицо, в бездумном ужасе опустив шпагу, неразумный дурак, и… И этот, эта… противник не замедлил сделать свой ход. Кое-как отфыркавшись, содрогаясь от омерзенья, и сняв пальцами залепившие ресницы кляксы, я, наконец-таки разлепив глаза и проморгавшись, успел заметить лишь что-то зеленое, летящее навстречу, но, разумеется, не успел понять шпагу…
Я задохнулся от боли, согнувшись пополам и в первые секунды даже не сумев понять, почему задыхаюсь. Я чувствовал, как мои скрюченные пальцы поскребли по горлу, силясь выдавить вздох, но… но все было тщетно, и я… я скорее понял, чем услышал, что из в миг ослабевших пальцев выпала, куда-то откатившись, шпага, и... неожиданно под дрожащей рукой оказался подсвечник, так значит, он был на столе, вот странно, я же помню, что… Я услышал визг и еще не успев сообразить, к чему ведет мое промедленье, вяло вскинул железную пиалу, выставив перед сбой на скрюченных руках три цветочные лодочки. Привычка сработала, обратившись в оглушительный толчок и свист полета. Я рассеянно мигнул в пронесшиеся перед глазами зеленые искры, и… Мне не хватило сил понять, что швырнуло меня через всю комнату, под окно, на стол, я успел лишь заметить, как под вышеуказанный юркнуло что-то зеленоватое и светящееся, а я… я оказался в относительной безопасности и давящей тишине.
В глотке, громыхая, било сердце. Сквозь, терзающую легкие отчаянную боль проступал смертельный ужас. Что… я отбился? Что это было? Куда ушло? Уш…
Но прежде, чем я нашел в себе силы, во-первых, приподняться, во-вторых, подняться и, в-третьих, попытаться осмотреться в поисках чего-нибудь достаточно смертоносного, чтобы по возможности надолго отрезвить этого непонятного… противника, стол подо мной резко взбрыкнул (…стоило ли говорить, что я, мягко говоря, оказался неподготовлен к подобным выкрутасам, чудом не слетел от неожиданности) и резко подскочил. Да так каверзно, что мог желудок подбился под дых, а поясницу разломила страшная натяжка. Ээх! Признаться, сам я даже не понял, как сумел удержаться, должно быть, машинально вцепившись сведенными судорогой пальцами в ветхую крышку и зажмурившись, совсем как в детстве, мне удалось распластаться по столешнице и тем самым сохранить равновесие, но… Я уже не мог ни о чем думать, я не боялся, чувство, охватившее меня, было… страшнее страха, жарче ярости или ненависти, я даже не успел подумать о смерти. Мне просто, во что бы то ни стало, следовало тут удержаться, вот и все. Удержаться.
Удер!..
Жуткий грохот был ответом на такой страшный крик, что меня впервые, к собственному, плеснувшему из-за какой-то неведомой стенки, изумлению, пожалуй, за всю ночь… гм исключительных открытий, затрясло от незнакомого, но на редкость отвратного ощущения. А уж когда я понял, в краткую секунду оказавшись на куче трухлявых досок, что искомый крик принадлежал вашему покорному слуге, мне и вовсе стало не до шуток. Странно, но промелькнувший перед глазами хоровод мыслей в это страшное мгновенье я не только успел поймать, но и отчетливо продумать, что не могло не радовать, особливо, поминая суть обстоятельств, в коих мне «посчастливилось» оказаться. Во-первых, пребывая в опасной апатии смекнул я, все хрустит и трещит потому, что сломался, не выдержав оскорбительного надругательства, стол. А во-вторых… То, что было под ним, и о чем мне волей-неволей приходилось заставлять себя думать, явственно не ожидав подобного вероломства, кажется, на несколько секунд лишилось возможности действовать, а еще и я оказался сверху, и этим… грех не воспользоваться!
Я, подавившись коротким вздохом, поднялся на разъехавшийся в прогнившей (почему?..) трухе ладонях и, карабкаясь и неловко пятясь, попытался вскинуться, но, поскользнувшись в чем-то липком, грузно рухнул на пол, завопив от нестерпимой боли и не только испугав самого себя, но и, к несчастью, потеряв несколько драгоценных невосполнимых секунд. Потому что в тот миг, когда у дыхание относительно восстановилось, кровавые пятна перед глазами рассеялись в колокольный звон, а я… смог собрать разбредающиеся мысли в кучу, и (не успев ничего понять, но…), спешно ринулся к двери, в этот самый миг!.. что-то обвилось о мою лодыжку, и… резко дернуло на себя!
Я, взвыв от ярости, боли (да как раскаленным железом приложили!) и ужаса, успел вцепиться стесанными ногтями в гладкие мокрые плиты, принявшись отчаянно лягаться и тянуться к ниточке тусклого света, выбивающегося из-под исчезающей в алом зареве двери. Я пинался, кричал и дергался, меня охватило паническое безумство, мне нужно было освободиться, последним рывком, рывком, мне нужно было, нужно, и… следовало немедленно! Но это что-то… эта… тварь неумолимо и пакостно тянула меня к себе. Тянула, как в стремительном озарении успел я догадался, под кровать.
Признаться, первые секунды, я… я даже не думал оглядываться, не думал – лучшее слово, я не о чем тогда не думал, а пытался и бился, теряя силы, но не желая сдаваться – слишком уж был велик страх.
…Страх умереть бывает двух видов. Когда боишься боли или боишься «как-то». А вот тут проклевывался, но для посвященных существовал и в незримые времена еще одни страх. «Умереть от этого». И это… это было так жутко, так…
Просто это получилось как-то само собой. Подавившись вздохом и, кажется, окончательно обессилев, я резко развернулся, решившись крикнуть неведомому противнику, что ненавижу, как… на краткие секунды, секунды, показавшиеся мне растянувшееся в липкой сероватой паутине вечностью, замер, окостенев от…
Там, скалясь, корчась, и рея надо мной зелеными волнами, скалилась омерзительная тварь с желтым, пусты лицом и острыми, загнутыми внутрь черной дыры клыками. У нее не было глаз, кажется, потому что рассмотреть пристальнее я и не пытался, не мог, да и не старался, у нее даже не было сколько-нибудь схожего с носом отростка… только рот. И желтое лицо, плавающее в зеленоватом склизком киселе безразмерного тела. Я… Признаться, эта невообразимая, невозможная картина промелькнула перед моим глазами в сущее мгновенье. Я даже не успел осознать, что тварь, державшая меня, не являлась человеком, врагом, с которым я, возможно, мог бы справиться в кровопролитном, но поединке, я ничего не успел сделать, только…
Крик потряс спящее аббатство до основания. Я не знаю, откуда у меня нашлись силы, просто вдруг, в одно мгновенье, я со всей неизбежной отчетливостью осознал – я умру, если не смогу выбраться и никто во всем свете ничего не сможет... а что тут сможешь?! Ведь то не противник из плоти и крови, это не человек, это… чужое. Нечто чужое и неумолимое. И оно пришло за мной. Я рванулся вперед так, словно от этого зависела целостность бытия, и, не успел откликнуться ни на погрузившую в пучину боли разум муку, ни заметить, как костей сходит мясо, взревел так, что вздрогнули древние камни. Все это… это было не важно, потому что… потому что я… не мог, не мог позволить себе остановиться.
Сознание очистилось от мыслей, я не помнил, как открыл дверь, но в лицо пахнуло холодом и тленом, из чего предпочел уразуметь, что все-таки сумел вывалиться в коридор. Нога… с ней было что-то не то, с руками тоже, но лучше. В моей голове грозовыми вспышками мелькал калейдоскоп сумасшедших мыслей: болит, встать невозможно, нужно ползти, ползти, ползти, только ползти…
В сполохах легкого просветленья, я сознавал, как… мои окровавленные ладони жадно цеплялись за липкие, гладкие камни, помнил, как в висках отчаянно стучала кровь, как царапали пересохшую глотку сорванные вздохи, а… а за спиной рычало и выло это. Чужое, которое жаждало меня сожрать. Ххха… ххха…
Не помню в какой миг, но... наступила секунда, когда мое сознанье несколько прояснилось, и я вздохнул со всем пылом, сказав себе, что смертельно необходимо (не просто необходимо, неизбежно) встать, не попытаться встать, а подняться и даже прибавить шагу, и что я, ко всему изумленью, действительно уже в коридоре, а в оконцах, мимо которых ползу, задыхаясь от жара и слез, равнодушно плывет луна, стелит на пол жемчужные тени, пробегает шаловливыми бликами по складкам одежды, тихо гладит волосы, заливает ослепшие глаза…
Каким-то чудом я, прихватив вздох, с сорванным рыданьем оказался на ногах, а как – не известно, просто в следующей вспышке осознал, что уже стою, и, хромая, кашляя красным, заковылял по коридору, не находя в себе сил оборачиваться. П-пусть пока будет… пусть будет так…
Должно быть, я шел и шел, и, надеюсь, сумел выжать не мало, потому что потом… в какое-то мгновенье… как их много, картинки меняются, стоит на минутку отвлечься и придержать ресницы, просто осознал, что лежу, что ж, вот уж в этом-то отнюдь не было ничего удивительного: ноги отказали мне. Я чувствовал под щекой холодный камень, я слышал, как из горла с клокочущими хрипами вырываются последние вздохи, я – чего темнить, Разрубленный змей, эй, Леворукий, принимай гостей, - я не готовился умереть, я знал, что жить мне осталось не долго.
А… а потом мое сознание зафиксировало некий звук, раздавшийся совсем рядом, чужой звук, не вздох, но и не крик, и в этом звуке, пробилась сквозь застилающую взор пелену престранная мысль, на удивление не было ничего пугающего. Нет, неожиданно понял я, сообразив, к чему все идет, мне не было страшно. Мне просто хотелось видеть рожу этой твари перед тем, как она меня сожрет, зачем-то мне хотелось со всего размаха вмазать по ней своим крепким человеческим кулаком. Я не смог найти в себе сил поднять голову, только с превеликим трудом перекатился щекой по камням и, истратив на это последние силы, слегка скосил вверх глаза, беззвучно прошептав:
- Что б ты подавилось…
…И наткнувшись на ослепительный взгляд огромных синих глаз.
Взгляд мальчишки не отрывался от чего-то за моей спиной (или правильнее было бы сказать – пяток?), а скуластое, худое личико было не по-детски равнодушно. Что такое…
…Должно быть, я опять позволил мерзкой слизи залепить себе глаза, завлечь себя дымному жару, потому что не успел ни вскрикнуть, не отругать невыносимого дуралея, а лишь бездумно, обессилено и мимоходом отметил, как тонкие ноги в высоких черных сапогах перешагнули меня одним плавным движеньем, а их обладатель встал… передо мной, взглянув прямо навстречу приближающемуся кошмару.
И это трезвило меня получше самых яростных костров Леворукого. Разрубленный змей, мальчишка!.. В ту же секунду я со страшной отчетливостью осознал, что самым поразительным образом изволю прохлаждаться… короче, лежу на полу, что все мое тело терзает страшная, жгучая боль, а… а это что-то… идет за мной по пятам, чтобы наткнуться на редкость хлипкую преграду! Л-леворукий, этот… этот нахальный сопляк… загораживает меня собой! Приполз ему в ноги, надо же! Что он тут делает…
Я… не знаю, как мне удалось подняться, но я понял, что стою, когда увидел прямо перед глазами непокорную черную макушку и задрожав от ярости и… страха. Злость изрядно подкрепила мои силы, что не говори.
- П-парень… - я даже попытался отстранить его, но ладонь бессвязно смазнула по упрямому плечу, а он и не подумал обернуться. Просто стоял и смотрел вперед. Я просто рассвирепел, но окончательно вернуться в сознание и сосредоточиться мешала кошкова давящая усталость. – Разрубленный змей, мальчишка! Н-ну-к-ка отойди, дай мне пройти… - я все-таки оттолкнул его, и перед глазами закружились алые пятна. – Ты… - я бездумно тряхнул головой, попытавшись восстановить размазавшуюся туманной пастелью картину, и, соотнеся бьющиеся тупой кровь виски в некоторое оживленье, слегка приободрился. Прямо сказать, достаточно, чтобы суметь понять, что мы стоим посередь коридора, а где-то совсем рядом раздается знакомое хлюпанье. Это привело меня в такой ужас, что я позабыл даже о том, что безоружен и… всего лишь на всего жалкий человечек.
Плевать! Я резко обернулся, даже не поморщившись на взвывшую отчаянной болью ногу, и решительно шагнул вперед, загородив собой глупого паренька и кивнув через плечо.
– Быстро, беги отсюда. Зови кого-нибудь на помощь, понял меня? Нечего тут молокососам делать…
…Признаться, в первое мгновенье… я повел себя не самым лучшим образом, я непростительно забылся… в ту секунду, когда осознал, что рядом есть живой человек, не ни привидевшийся мне, а самый что ни на есть настоящий, я… я был так счастлив, что едва не потерял сознание от облегчения. Ведь так всегда бывает в сказках, думал я, нежась в престранном умиротворении и бездумно созерцая носки начищенных до блеску черных сапог, стоит кому-то появиться и взойти солнцу, как все тени немедля исчезают, и становится так светло, но… Но уже секундой позже, окончательно протрезвев и со всем ужасом рухнув в осознанье личности того невыносимого нахала, с коим именно мне «посчастливилось» тут столкнуться, едва не взвыл от ужаса. Ладно уж мне-то умирать, в свои тридцать шесть я чего только не повидал и был готов предстать в Закате с честью, но парнишка! Сопливец еще даже и шпагу-то небось в руках не держал, так чего ж ему… Его… я не дам… Кто еще так улыбался, кто еще был таким дерзким, кто…
…Когда из-за поворота выползло огромное, разбухшее от слизи зеленоватое облако, я лишь коротко усмехнулся, покрепче сжав кулаки и гордо распрямившись. Нет, тварь кошкова, я достаточно сегодня наорался, больше ты не станешь свидетелем триумфа моей трусости, больше я не позволю тебе заставить меня кричать. Надеюсь… Я больше не мог позволить себе оглянуться, и лишь надеялся, что, против обыкновения,перед ликцом откровенной опасности, сопляк все же снизойет моим мольбам и послушается, пожалуй, вепервые-то в жизни сделает то, что ему велели! Наверное… отстраненно думал я, в некоторой задумчивости разглядывая набирающее обороты облако, он уже далеко и предупредит всех, кого сможет, а то вдруг этот червячок одним мной не удовлетвориться, и захочет вкусить худощавого бочка престарелого монашка! Небось слишком костисто будет, с каким-то лихорадочным весельем, подумал я, твердо смотря в кривляющееся, изгибающееся, слепое желтое лицо.
- Ну иди сюда, ты, мракобесина! Жри меня, если хочется! Подавись, Разрубленный змей!..
Я не успел понять (я совершенно ничего не успел!), откуда передо мной возникла эта тонкая тень, лишь оглушено моргнул в всплывшие в лунном свете тонкие пальцы. Затянутая в темное сукно фигура, с непокорной черной головой и сложенными на груди руками, холодно и независимо восстала супротив чудища. Я тупо сглотнул в проплывшую перед носом черную макушку, не успев даже удивиться. Чт…
- Стой. – В следующую секунду я сообразил, кому принадлежит этот холодный, чистый голос и… к кому он обращается.
Это…
На меня навалилось какое-то оцепененье. Кто-то там, глубого, где-то… кажется, в глубине моего сердца, отчаянно, срывая связки верещал о том, что следовало немедля скинуть неведомые путы, рвануться вперед, закрыть собой юного наглеца, в силу урожденного положенья привыкшего что все-де сходит ему с рук и в дерзости своей не успевшего понять, кому приказывает, но… Но я не мог сделать и шага.
Вместо того я молча, содрогаясь от слез и беззвучного крика, смотрел, как злобная зеленая тварь почему-то остановилась и присгорбилась, как присобравшаяся к неожиданному броску пухлая кошка. А потом от нее к застывшему в несколько неуместной сейчас высокомерной, горделивой позе мальчишке брызнули тонкие зеленые лески, напомнившие мне эластичные упругие канаты, прыгнули и в молниеносно обвились вокруг тонких запястий и лодыжек. Нет!..
Глупый графчик, утомленно поморщившись, даже не посмотрев на оцепившие руки и ноги гибкие нитки, недовольно, изящно, насмешливо тряхнул черной головой, и… магические путы невозмутимо слетели к его ногам! Что-то много нас у его ножек-то прохлаждается, всплыла в голосе престранная мысль, я зачаровано наблюдал за спектаклем.
Повисла непонятная, но не бессмысленная тишина.
Жуткое чудище, казалось бы, онемев от неожиданности и изумленья, безмолвно пялилось на невиданного наглеца. Да… Мне неожиданно захотелось расхохотаться. Он это умеет, он умеет изумлять! А потом… Мои глаза оглушено распахнулись, и в расширившихся зрачках образовалось миниатюрное отражение пугающей действительности - гигантская туша дыма и слизи, перекрывшая весь коридор и застлавшая зеленоватой пленкой сочащиеся лунным светом тени, с громоподобным ревом метнулась вперед, рванулась припечатать собой хрупкого, костлявого и высокого мальчишку, обычного мальчишку, я с криком рванулся – гнесуразно, бессмысленно, бездумно! - наперерез, наметившись поймать его плечо и хотя бы оттолкнуть! Хоть что-то, что-то, пока это не успело!..
- Глупо.
И вечность взорвалась истошным криком.
На моих глазах жуткая дрянь как будто налетела на невидимую стену, а волосы мальчишки неожиданно взвились в невидимом ураганном ветру, наполнился полынным, прогорклым дымом кафтан, пробежался по темным складкам горный бриз, но все это вызвало во мне лишь отклик сонного, отчужденного недоумения, а вот лицо… заставило окропиться хладным потом. Оно не просто расслабилось, нет, в нем даже появилась пугающая отрешенность, и безмолвно вглядывающемуся в меняющую маску мне даже показалось, что сейчас этот… мальчишка вознамериться окончательно смежить длинные ресницы и оторваться от пола! Но нет, в темных глазах, которых прежде у меня не было шанса рассмотреть как следует, стыло вялое презренье, и… что-то еще, необычайно жуткое. А…
- Аааа-аа!!! – сотней голосов взвыла мерзкая тварь, корчась, мечась и мучительно умирая в клетке из непереносимого ветра, коим правили тонкие, хрупкие руки жуткого мальчишки. – Аааа… ааа… а…
…Не знаю, сколько этот страшный вопль висел в воздухе, но в моих ушах он не желал глохнуть. Перед глазами плыл напоенный степной полынью горький дым, где-то звенели невидимые струны, а под пальцами неожиданно обнаружилось что-то жесткое, и лишь секунду спустя, проммигавшись и как следует вздохнув, я понял, что это было плечо глупого, гордого, страшного дуралея…
- Маль-чишка… - успел прохрипеть я перед тем, как провалиться во тьму.