Фэндом: «Отблески Этерны»
Герои: Рокэ Алва времен Лаик и оригинальный персонаж
Жанр: приключения
Disclaimer: хором: «Мы любим их, очень-очень любим!», но принадлежит они не нам. Но => глубокоуважаемой Gatty.

Я тщательно размахнулсячитать дальше и, направив тросточку аккурат в центр намалеванного на металлической аппликации ангела, с утробным грохотом развел массивные створки, с некоторым опозданьем, но не изменяя приличествующего уполномоченной королем персоне достоинством, вступив в освещенные Создателем своды. Во второй раз, спешу отметить, а так же спешу немедленнейшим образом доложить, что вышеупомянутому посланнику Его Величества самым каверзным образом претило приступать к известной пытке и вглядываться сделавшиеся крайне отвратными морды, но… Служба вещь - подневольная, так что - извольте подчиняться, да, да. К тому же меня не оставляла отчаянная надежда, что зеленоватый коктейль подлости, гнусности и откровенной ярости сделается вполне удобоваримым, а так же несколько испариться в холодном синем пламени. Ну и, ко всему прочему, мне страстно хотелось отомстить.
…Стоило отметить, что и тросточку и свежее белье, а так же добротный кафтан я, проснувшись по утру, в апартаментах, коих, как мог бы поклясться здоровьем любезной матушки, мне раньше видывать не доводилось, обнаружил аккуратно сложенными в небольшом кресле и прислоненными к спинке кровати, рядом с висевшими на ней же ножнами. Впрочем, мне не составилось большого труда догадаться, касательно событий предыдущей ночи, кому бы они со всей верностью могли принадлежать. Шпага так же была чиста и невредима. К слову, подозрительно чиста, но об этом мне совершенно не хотелось задумываться, хватило и пары вздохов.
Эх… Кошков мальчишка, думал я, лицезря укатившиеся под стол бутылки в кратком свидетельстве бурно проведенной ночи, и не спеша обозревая отброшенное, словно он закидывал на стол ноги, к стене кресло. А вот памятного кубка, представьте себе, мне обнаружить не удалось, как не искал, да я, признаться, и не очень-то старался. С больной ногой не больно попрыгаешь, хорошо хоть в самое злободневный мгновенье, когда я, с трудом приподнявшись на руках и всеми правдами и неправдами проклиная не только упрямство, но и хрупкость человеческую, мне удалось поизбавиться от нитей сна и сообразить, что самое сложное уже свершилось. А именно – с ужасающим кряхтеньем изловчившись одолеть-таки одеяла, я с облегченьем отметил, что облачен не только в сероватые штаны, но и в сапоги, что ныне представлялось мне – в смысле самостоятельно, с такой-то рукой! – делом поразительной ловкости.
К чести мальчишки стоило отметить, что и повязки были свежими, и рубаха на них, разумеется, тоже, в чем мне с легкостью удалось убедиться, скосив вниз проперченные едкой солью глаза. Да и дышалось значительно легче, и вообще, сколь с радостью отметил я, физическое состояние, не в пример душевному, было на изумление приятным, учитывая злокачественные ожоги и трещины в кости. Так же, при коротком осмотре, искомый бокал, почему-то засевший в болезной головушке вашего покорного слуги, як терновый шип, обнаружился в изголовье, на подоконнике, наполненный чем-то… водянистым, но не дурным на вкус. А я успел хлебнуть это «что-то» прежде, чем прочитал вывалившуюся из-под подушки краткую приписку.
В ней неисправимый подлец, к коему мое глупое сердце отчего-то питало неподвластную разуменью отеческую слабость, лаконично уведомлял «господина детектива» в том, что сей напиток поможет его скорейшему, облегченному выздоровлению, и хотя он (подлец, в смысле) настоятельно рекомендовал бы упомянутому детективу пока поберечь себя и позволить отлежаться, зная характер, а так же неуемную тягу к опасным приключениям (это у меня-то?!) решил не тратить понапрасну слова и время, а просто предложить - без вопросов - выпить вышеуказанное снадобье и отправляться прямиком в печально известную всем нам трапезную.
Умно. Умно, раздери все кошки. Что ж, именно это я, в конце-то концов, и собирался сделать, и ничто не могло удержать меня в постели, покуда в округе буйствовали загадочные исчезновения, а главный священник – он же главный подозреваемый непонятно в чем – продолжал злокозничать в свое удовольствие…
И опять же мне пришлось подчиниться неугомонному мальчишке, нет, не пришлось, разумеется, сей путь я избрал сам, но кто бы мог подумать, что сие совпаденье окажется всего лишь… некого рода фикцией! И в кого это я такой услужливый, думалось мне, покуда, с кряхтеньем и стонами, в сто первый раз поминая Разрубленным Змеем гордость, толкавшую вашего покорного слугу на столь скоропостижные шаги, я силился найти в себе мужество подняться. Нет бы действительно позволить себе немножко отлежаться, с тяжким вздохом откидываясь в магнетические подушки, волей не волей, приходилось признавать мне, но, что и говорить, а чего только от меня не ждали, но уж трусости! Нет, знаете ли, меня так просто спихнуть с дороги, оказавшейся ниточкой к долгожданной разгадке! Что и говорить, но нападение было не просто предупреждением, а самым настоящим покушением на убийство, что настоятельно рекомендовало знаться первоклассной причиной некоторому сомненью, но… Нет! В моей груди кипела жгучая жажда действия, и… признаться, даже я не ожидал от себя подобного упрямства, тем паче, что вставать под звон опостылевшего колокола не хотелось невероятно, но… но именно поэтому! (А еще потому, что почему-то страшно не хотелось пропустить, как отнюдь не удивленно растянуться в улыбке губы непредсказуемого мальчишки, и в соответствии со всем пропорционально вытянуться рожи проклятых святош…) Именно потому, я все-таки нырнул в треклятую сорочку и, возблагодарив синеглазого прохвоста за предложенную опорку, с трудом выкарабкался из-под душных одеял, покачнувшись, но устояв. И, горя стремленьем показать всем, что и у кошки может достать клыков, заковылял к двери.
О…
Мое появление было воистину триумфальным!..
Позволю себе вновь отметить - во второй уже раз… Но такого эффекта на резкий грохот и тяжелое ковылянье человека в бинтах не мог себе вообразить даже я.
Вскочили все.
Господин комендант подорвался с маху и, не успел я и сделать двух неверных, но твердых шагов, бросился навстречу - наперерез, выскочив из-за своего стола с такой скоростью, что даже уронил стул, в абсолютной тишине отлетевшей к стене с раздельным, монотонным стуком. Святоши (целый полк, Разрубленный змей!) резво повыскакивали со своих жердочек и нервно дернулись, было, вперед, но были тот час остановлены властным взмахом руки сударя настоятеля, проявившего удивительное самообладание, и всего лишь медленно кивнувшего в ответ на ослепительную улыбку вашего покорного слуги, к слову, взявшего верное направленье и, необратив ни малейшего вниманье на запрыгавшего поодалть коменданта, направившегося к столу.
Ну… или почти все.
Милейшие воспитаннички, к прорвавшемуся сквозь спесивую маску смешку, не только не обратили вниманья на впечатляющее возвращенье «великого борца с нечистью», но даже не соизволили поднять ветряных голов в повлекшую за собой отчаянный интерес старших товарищей сторону, в большинстве своем не решившись сколько-нибудь внятно отреагировать на мое картинное появленье. Кто-то спал, уронивши буйные умы на скрещенные на изрубленной трещинами столешнице локти, кто-то, по всей видимости, не изменяющие природной активности чада, вяло скреб вилкой тарелку, бессмысленно пялясь на растертые по дешевому фарфору зеленоватые разводы чего-то до крайности благочестивого, а кто-то, попытавшись, было, обратить на нежданного посетителя, сонный, исполненной вековою муки взор, не смели совладать с мучительной зевотой и оставили безнадежные суеты, склонив носы на грудь. Да уж, с лихорадочным веленьем размышлял над увиденным я, несчастным дворянчикам ночная суматоха Рассветом не казалась, вот если б их так каждый раз пытали – не было бы б ни шалости, ни греховодства, ни неизбежного пылкой юности распутства. Только это было бы вовсе бесчеловечно… но зато здорово примирило сей великосветский табун с рядом некоторых новшеств, коих я в ту же секунду постарался воплотить в жизнь.
Успев отметить, что отец-настоятель, придерживаясь на изумление прыткой походки, направился мне навстречу с явственным намерением положить конец появлениям на публике и, приблизившись, попытался, было, открыть рот, обстоятельно вознамерившись напомнить, что меня, кажется, уже давно успели предупредить от столь театральных выходов, предварительно успев шепнуть разгорячившемуся коменданту на ухо что-то такое, от чего краснолицый толстяк буквально вмерз в каменные плиты, решил действовать незамедлительно.
Ох, но так бывает только в жизни! Подвела нога, не вовремя напомнив о себе мучительным спазмом. Я зашатался, костеря Леворукого и его кошек, и, было, уже приготовился финально осесть на пол, испортив себе не только долгожданный триумф сладкой мести, но так же и выловленный из рукава главный туз, как… На мое предплечье опустилась стальная, горячая рука, а… меня поддержали. Более того.
Невозмутимо поклонившись вернувшим тросточку белым тонким пальцам, но не позволив себе оглянуться или скосить взгляд на восставшего за правым плечом богоданного помошничка, я успел всласть насладиться разлившейся на высокомерной роже бледностью. Ах, кажется, милейшего отца на месте гром разразил, не иначе, потому как святоша, узрев того, кто предложил мне свою крепкую руку, того, кто досель, не в пример многим, выпрямившись и смотря прямо перед собой, казалось, бы увлечен пустотой и пространством, неожиданно метнулся вперед, чтоб немедля ступить в бой, узрев и коротко глянув в горящие синие глаза, окостенел тушей, образовав вторую статую. Да и монахи за его спиной почему-то вдруг настороженно притихли. Но и я не собирался отступать!
И когда монашек, наконец-таки совладав с собой и налепив на рожу до удивленья премерзкую улыбочку, выраженную подчеркнуть… легкое удивленье, положенное милосердному, снисходительному наставнику, приметившему за милейшим чадом нежданную шалость (ага, мысленно прищурился я, а мы ведь страшно не хотим, чтобы этот парнишка стал выделяться, вернее, не хотим, чтобы богоданный помощник признал в нем того, кто, несомненно, стоит не только выше, но и дальше…), собрался как-то сгладить проявившийся испугом конфуз…
- Великодушно прошу простить мне мою дерзость! - дал первый залп я, уверенно глядя в окаменевшее лицо главного священника аббатства. – Но обстоятельства вынуждают меня сейчас перейти к крайним мерам! Но прежде чем я изложу суть моих требований… Ро-о-о-о…кэ!
Святоши вздрогнули, комендант охрип и попытался сдавленно прокашляться, а отец-настоятель, надо отдать ему должное, даже не моргнул, но то являлось следствием, глубокого и, ко моему вящему удовлетворению, ужасающего шока.
- Да, монсир Франко. – С готовностью откликнулся незаменимый наглец, и я в который раз уже был вынужден отказать себе в счастливейшей ухмылке.
- Рокэ, мальчик мой… - вальяжно начал я, приобретая весьма расслабленную позу и, для верности (силясь сделать то незаметным со стороны), опираясь на его стальное плечо, принимаясь легкомысленно помахивать тросточкой. Для полноты картины следовало бы еще походить туда-сюда, изображая глубокомысленное раздумье, но на это я, к несчастью, вынужден был признаться, уж б не потянул, хватало и того, что с каждым вздохом в груди болело все сильнее, но не так, чтобы нельзя было игнорировать, сосредоточившись и дав себе с тысячу клятв отдохнуть. Потом. Непременно отдохнуть. – Видите ли, этот парнишка, - я позволил себе потрепать за плечо с радостью оскалившегося сорванца, улыбнувшегося так яростно, что некоторые святоши буквально позеленели, а богобоязненные жеребчики проявили куда больше интереса происходящим, чем, скажем, минутой назад. Отец-настоятель, слегка покачнувшись и приоткрыв рот, молча уставился куда-то поверх моей головы, думается, определенно отказываясь верить в увиденное, - с радостью согласился принять на себя обязанности моего камердинера, раз уж долг службы не позволил мне взять с собой своего слугу, а так же вести мои дела, пока я тут. Я, видите ли, ужасно несобран, а всегда так сложно найти толкового управляющего… Так о чем я? Ах, да! Видите ли, этот юноша… – я вновь сжал его плечо, и мальчишка гордо выступил вперед, расправив плечи и выкатив грудь, - в должности моего личного секретаря значительно облегчит путь следствию. И вот о чем я хотел бы с вами потолковать… Надеюсь, вы, святой отец, не найдете ничего предосудительного в том, чтобы позволить мальчику пропустить некоторые занятия? Уверен, он смышленый малый и быстро всех догонит. Так вы не против? – поскольку милейший сударь пребывал в некоторой… растерянности, я счел, что мне достало уверенности и ярости, чтобы счесть молчанье положительным ответом. - В таком случае, не сомневайтесь, что я тот час разрешу все ваши проблемы. А пока… Рокэ!
- Господин детектив? – я все же скосил на него взгляд, и встретил прямой взгляд огромных, горящих каким-то странным весельем синих глаз. Почему-то… мне стало даже неуютно, но, мгновенно выветрив из сердца неумное чувство, я ринулся в бой.
- Немедленно собери для меня все свидетельства смерти и описания личности убиенных, надеюсь, - я со все возможной в моем положении стремительною развернулся к окостеневшему святоше, - святой отец, вы, как и обещали, сможете предоставить нам их незамедлительно?
- …Несомненно, - сдавленно проскрипел сквозь зубы старый монах, верно, решивший, что пришло самое время очнуться, - но господин детектив, - тусклые глазки не отрывались от моего лица, но мне почему-то не было страшно, и дело было даже не в том, что вокруг было полно народу, и не в том, что он, в сущности, был меня ниже, и даже в таком положении я все равно бы смог его одолеть, просто… рядом горел ослепительный синий факел, полыхало нещадное, непримиримое зарево, необузданно гудело могучее пламя, и… как я мог… в таком случае… чего-то бояться?! - прошу вас, разве… - я внимательно следил за выражением его узкого личика, но господин настоятельно вновь обрел свое достоинство, и оно оставалось невозмутимым, но… но костлявые пальцы болезненно теребили серые четки, и губы то упрямо сжимались, то складывались морщинистой трубочкой, и эту привычку я почему-то тот час нашел удивительно отвратной, - мы не говорили о том, что в наши дела… - почему он упрямо, нет, не непринужденно, а именно упрямо, не желал смотреть на парнишку? Он обращался только ко мне, в то время как монахи за его спиной, все, как один, безмолвно пялились в насмешливые синие глаза. Вот тут мне действительно стало не до шуток. Это что еще такое… - Мы говорили о том, что в наши дела не стоит вмешивать посторонних… Я понимаю, как сложно благородному сударю, - я даже не мигнул, но сердце екнуло. Что это было? Стрела?.. – в наше время обойтись без должного почтения… Но мне казалось, что прибыв в нашу скромную обитель, вы сможете притерпеться к распорядку, требующему борьбы с излишествами. Но, разумеется, как господину, привыкшему к мирским благам, в требовании некоторой снисходительности не было бы ни чего предосудительно и, ежели бы вы сразу обратились ко мне, поведав о своем затруднении, я бы с радостью предоставил в ваше распоряжение любого из самых расторопных моих людей, - по темным губам гуляла подозрительная улыбочка… Разрубленный змей, ну почему они так странно смотрят на этого, кем бы он ни был, юнца?! – Видите ли, - монах сделал несколько шагов… не навстречу, но в бок, как бы желая завернуть меня на выход, но я упрямо продолжил стоять на своем месте и смотреть ему прямо в глаза, - видите ли, - он тоже остановился, поняв всю тщетность произведенного маневра, но я заметил, что его руки с неожиданной яростью стиснули несчастные четки, - я ценю ваше рвение, я, разумеется, знаю, как важно для всех нас найти благоприятный, - Леворукий, почему именно это слово?! – выходи из сложившейся ситуации, но было ли разумно посвящать в ход дела частное лицо, нашего воспитанника, в конце концов, невинное дитя, никогда не видевшее крови?
А ведь крови-то и вправду не было.
Я молча смотрел вперед, но не в опостылевшее, изворотливое лицо, а чуть поверх, в неумело исполненный витраж, изображающий сцену душещипательного Возвращения. Знаю, это слово не совсем подходило для столь… благостной характеристики, но изображенная на сей фреске сцена была именно… не чистой и светлой, а такой… слезливой. И при том весьма гнусно.
Была… только слизь, много, много слизи, затянувшей весь мир, и луну за окном, превратившей свет в водянистое, липкое марево, как под водой, протухшей, забродившей болотной ряской. А кровь - настоящая, живая, красная, человеческая кровь…
Мои глаза скользнули по цветным стеклышкам, пролетели по вытянувшимся, побелевшим от напряжения лицам святош и остановились на собственной, искусно перебинтованной руке, крепко сжимающей в горсти изящную тросточку.
А крови… Я думаю, крови тоже было предостаточно. Ведь этот равнодушный, улыбающийся, но не умеющий смеяться мальчишка действительно умел убивать. Не знал, как это делать, хотя, верно, и поразительно фехтовал, и не убивал, как всегда, как мог бы делать бывалый солдат. Он прошел все эти стадии, и теперь именно… умел. Холодно, апатично и чрезвычайно жестоко. Какое же чудовище это… какое прекрасное, неумолимое чудовище, и ведь именно так и следовало поступать не только в сложившейся ситуации, а согласно всяким обстоятельствам, требующим неминуемого, холодного, трезвого и немедленного вмешательства.
Спасать их, значит быть убийцей.
В таком случае, богобоязненные господа назвали бы это… неизбежным злом, не так ли?
Нет…
Я вздохнул и твердо встретив взгляд колючих темных глазок.
Благородное добро, не отмахнувшееся бы от плевка в лицо в конце, не ни заметившее оскорбленья, а взглянувшее бы в лицо! Взглянувшее бы в лицо тому дураку, кто осмелился его крикнуть, взглянувшее… и рассмеявшееся.
- Видите ли, святой отец… - этого нельзя было говорить, нельзя было ни сейчас, ни потом, но я не мог, не мог остановить рвущиеся из сердца фразы, - вы правы, возможно, куда благоразумнее было бы довериться вашему помощнику, ведь он, несомненно, с порученьями касательно личности убитых и произошедшего здесь накануне справился бы куда лучше, имея честь знать этот дом, как свои пять пальцев, но, к прискорбию, вынужден отметить, что несмотря на то, что мне было строго-настрого наказано привлекать к расследованию непосвященных лиц и посвящать нежелательные элементы, - ко всему прочему еще и стихийные, но я успел прикусить себе язык, - этому… «мальчишке» я… доверяю.
Ох, опять выставил себя полным болваном, но приходят мгновенья, когда становится поздно печалиться о необратимом…
- К тому же… - я, полюбовавшись на плеснувшее в снулых глазках изумленье, резко подался вперед и, ткнувшись носом в воротник пропахшей пылью форменной сутаны, приглушенно, так, чтобы слышать мог только напрягшийся, приготовившийся взвиться монашек, заметил: - К тому же, мальчишка умеет настаивать, и мне не нужно объяснять вам (о, именно вам!), что в этом случае всем оказавшимся на пути его коварства (а, быть может, озорства, как знать?) лучше… Нет, не уступить дорогу. А попросту смириться. Посему, - я многозначительно усмехнулся и, не изменяя заведенной резкости, стремительно отстранился. Горделиво распрямившись, я обвел глазами замершую в предвкушении очередного чудачества залу, и громко заметил, обращаясь ко всем и ни к кому. - Я тот час же отправляюсь на место преступления, и настоятельно рекомендую вам показать мне дорогу. Да, не удивляйтесь, у меня есть некоторое представление о том, что опять произошло этой ночью, а потому я имею намерение осмотреть и запротоколировать все самым тщательнейшим образом. Рокэ, мальчик мой… доставь предложенные его святейшеством документы в мои апартаменты, будь так добр…
- Есть! – звонко откликнулся неисправимый парнишка и, выразительно поклонившись образовавшему синхронную статую заместителю, приглашающе повел тонкой рукой, самым изысканным жестом попросив того проследовать за ним. Ох, как бы не переиграл, но да, вынужден был с мысленным смешком отметить я, юнец всегда знает точно, когда надо остановиться, а когда… двигаться вперед.